— Прав Главковерх, нужно железной рукой наводить порядок! Вся эта шваль на митингах очень много о себе понимает. Восстановить смертную казнь, перевешать смутьянов, вернуть сословия…
— Сословия?
— Конечно! Эта сволочь в Питере уравняла нас с быдлом. А иерархия — основа порядка! Мечтаю, чтобы Лавр Георгиевич взял власть…
Поскольку штабс-капитан говорил все громче и громче, стоявший за ним подполковник остановил его, тряхнув за плечо и увел за собой, а оставшийся на месте капитан щелкнул каблуками и поклонился Мите:
— Прошу извинить, наш товарищ контужен и его временами заносит.
— Не беспокойтесь, я хорошо знаю, что такое контузия. Опять же, ничего такого страшного ваш товарищ не сказал.
Капитан оценивающе посмотрел на Митю, пожал руку и ушел вслед за другими.
Митя только хмыкнул ему вслед. Интересные разговоры ходят вокруг Верховного…
Наутро большая часть команды во главе с Михненко погрузилась на подводы и двинулась в сторону фронта. Митю обрядили в солдатскую шинель с погонами вольнопера, выдали винтовку и усадили с унтерами-подрывниками. Первые полчаса они устраивались на грузе, подтыкали и перекладывали, но, наконец, улеглись и задымили козьими ножками размером с хорошую трубку. Потек неспешный разговор, очень быстро свернувший на животрепещущие темы — войну и землю.
Два унтера, по словам Нестора оба из Союза Труда, в который раз препирались с третьим, возчиком, родом, как он сказал, “з-пид Полтавы”.
— Яка ще социлизация? Уся земля мужикам! Кожному — по двадцать десятин, вичне володиння, вид батька до сыну…
— Ну и где их взять, эти твои двадцать десятин?
— Видибраты у помищыкив, и щоб духу их не було!
— Так ты сам прикинь, деревянная твоя голова, вся земля, почитай, у крестьян да артелей, за помещиками мене двадцатой доли. Поделить на всех — полдесятины получится.
— Ничого, пидемо с фронту, подилимо.
— Да ктож тебя отпустит?
— А я и питати не буду. Штык у землю та до хати. Хай паны воюють.
— А тогда немцы тебе не двадцать десятин, а два аршина оставят! И хлеб заберут!
— Не виддам!
— Как же не отдашь, коли штык в земле оставишь? — заржали унтера.
— А отак, не виддам и все!
— Вот ты на полголовы бестолковый!
— Ага, а на другой половине шапку носит! — поддержал второй унтер. — Ну, положим. Но вот гляди, если мы развалим фронт — то и всю страну развалим.
— Нехай…
— Шалишь, брат! Уйдут поляки, туркестанцы, финны, кавказцы…
— Та й хрен з нымы!
— А долги за них ты платить будешь?
— Яки ще долги?!
— Так за кредиты и займы, рублей по триста на каждого, от мала до велика. Вот они уйдут, а все долги тебе оставят, плати, Грицко! Так что мы сейчас не за панов, а за свое бьемся, за землю, за хлеб, за то, чтобы Советы нам новую, хорошую жизнь наладили.
Возчик хекнул, сплюнул в дорожную пыль и замолчал.
***
Государственное совещание у нас случилось в Питере. Временное правительство решило собрать “все организованные силы России”, сколотить из них блок в поддержку себя, любимого и противопоставить уверенно набиравшим силу Советам. Проводить его в Москве, оплоте Союза Труда, было полным безумием, тем более, что в белокаменной базировался Центросоюз. И как раз проходил Всероссийский съезд профсоюзов, причем доброму десятку крупных профцентров даже никуда не нужно было ехать — они и так располагались тут. А в Питере была какая-никакая возможность поговорить без засилья левых.
Ради такого дела Керенского из министров юстиции назначили министром внутренних дел, заодно надеясь на то, что он перетащит к себе некую часть эсеровских лидеров, в особенности тех, кто увлекся масонством. Некоторые повелись, но особой удачей стало явление Брешко-Брешковской, чье личное отношение к товарищу Большеву перекинулось на все “мои” организации. Против Большева хоть с чертом, примерно так.
Собрали также депутатов Госдумы, начиная с первого созыва, земцев, военных, священников, представителей национальных организаций — словом, всех, кто не входил в Советы и жаждал получить кусочек власти.
Говорили в основном за твердый порядок, железную руку, готовность раздавить все попытки сопротивления правительству, войну до победного конца. Говорили вслух, нимало не беспокоясь тем, что озвученное приведет к еще большему отторжению временных от народа. Ну а как еще должны реагировать крестьяне на планы продразверстки, рабочие — на введение казарменной дисциплины на производстве, солдаты — на восстановление смертной казни?
Выступали Гучков, Корнилов, Родзянко, Краснов, Милюков, Керенский… И все в один голос требовали войны до победного конца и позарез необходимого жесткого правления. Для чего полагали необходимым упразднить Советы и заменить их привычным земством, а также ликвидировать все выборные организации в армии и запретить профсоюзы на время военных действий. Сделать же все это должен был военный диктатор, коим подразумевался Корнилов.
После чего Временное правительство как обухом по голове ударило страну постановлением о переносе Учредительного собрания на “в шесть часов вечера, после войны”.
— Да, дождались мы переворота, Петр Алексеевич!
— И что же теперь предполагаете делать, Михаил Дмитриевич? Или лучше вас звать “товарищ Большев”?
Кропоткин только-только вернулся в Россию после без малого сорока лет эмиграции и сейчас сызнова обживал родовой дом в Штатном переулке.
— Как вам удобнее. А делать… Полагаю, что сейчас нужно собирать съезд Советов и на нем назначать сбор членов Учредительного собрания.
— А почему бы не назначить его прямо сейчас?
Хм… А действительно, что мешает? Переворот произошел, решение что Моссовета, что съезда Советов одинаково легитимно, или нелегитимно, это с какой точки зрения посмотреть… Можно подписать под это дело Советы крупных городов и алга, собрать и съезд, и собрание одновременно, там же пересечение по составу будет примерно наполовину, если не больше. Ну, чтобы два раза не вставать.
— И еще. Петр Алексеевич. Очень прошу, нужно ваше слово к товарищам, а то вот недавно в Питере такая заваруха была из-за неверно понятой теории анархизма…
— Обязательно, я уже две статьи для “Правды” написал, могу и еще, для анархистской печати.
С военными в Москве мы поладили просто — жрать хотите? Порядка хотите? Мы тоже, поэтому все сидим на попе ровно и чтоб никаких поползновений. Комитет городской думы после возвращения депутатов с Государственного совещания пытался возбухнуть, но там за последние месяцы осталось полтора калеки и на них никто давно не обращал внимания.
Совместное заявление Советов Москвы, Питера, Киева, Одессы, Нижнего, Риги, Харькова, Тифлиса и так далее о созыве Учредительного Собрания “во исполнение прежнего постановления Временного правительства” поставило нас в открытую конфронтацию. В городах и весях мы частично переводили наших людей на нелегальное положение, готовили агитаторов и Красную гвардию на случай, если против нас двинут войска.
И случай не замедлил — Корнилов послал на Москву, сняв с фронта, 3-й кавалерийский корпус Крымова. Пожалуй, это был единственный генерал, готовый выполнить такой приказ. Остальные кандидаты отказались влезать во внутреннюю политику, отчего военный министр Гучков затеял “чистку” высшего комсостава.
Оба деяния желаемых результатов не принесли. Эшелоны корпуса зависли от Смоленска до Голицыно, как и в моей истории их встретили агитаторы местных Советов и гарнизонов. Даже не до Москвы, а только до Одинцово добрались лишь две сотни 10-го Донского полка. Железнодорожники просто угнали паровоз, бросив эшелон, а встречать дорогих гостей прибыли пять броневиков и примерно шестьдесят пулеметов на автомобилях. При таких весомых аргументах казаки вполне согласились с предложением отправиться обратно, так же закончились и остальные переговоры, разве что без участия пулеметов. И корпус как приехал, так и уехал, позабыв в Гжатске свой штаб, где его арестовали солдаты местного гарнизона и отряд Красной гвардии. Через два дня “недоразумение” уладили и отпустили господ офицеров вслед за корпусом, но доехали не все — генерал Крымов предпочел застрелиться.