Учили пулеметчиков и командиров отделений, чем занимались самые опытные унтера и несколько офицеров, а также наши боевики — буры и сахалинцы.
— У нас сейчас на отделение один “мадсен”, а на роту два “максима”.
— Богато.
— Ну да, по сути новую тактику вырабатываем. О, вот и Егор! — Вася махнул рукой в сторону двух авто, из которых выходил Медведник в сопровождении еще нескольких человек.
Среди них я узнал Лебедева, остальные, несмотря на штатскую одежду, тоже наверняка из военных, в больших чинах — как лом проглотили, эту осанку ни с чем нельзя спутать.
Мы двинулись навстречу и когда уже были в десяти шагах, Егор с нежданным озорством в глазах вдруг громко скомандовал:
— Товарищи офицеры! — и врезал строевым по направлению ко мне.
Пришлось втягивать живот и принимать максимально лихой вид, насколько это при моих кондициях возможно.
— Товарищ председатель Московского Совета! — остановившись в двух шагах, Егор кинул руку к фуражке. — Группа кандидатов на командные должности Красной гвардии прибыла для ознакомления!
И отшагнул в сторону. Вот же зараза какая, знал, что я насквозь штатский… И Вася, стервец, явственно подвывал сквозь сжатые до белизны скул зубы, чтобы не расхохотаться. Пришлось делать шаг вперед, прикладывать ладонь к картузу и повторять:
— Товарищи офицеры!
Впечатленные этой пантомимой по самое немогу, а в особенности сочетанием “товарищей” и “офицеров”, группа из пяти человек застыла по стойке смирно — рефлексы никуда не делись — и отмерла только после того, как Медведник репетовал “Товарищи офицеры!”
Первым, с веселым блеском в глазах, подошел здороваться Лебедев. Медведник, быстро пожав руку, уволок остальных показывать территорию, а Пал Палыч двинулся со мной, понемногу вводя в курс дела.
— После гучковской чистки в отставку отправили полторы сотни генералов и как бы не втрое больше полковников. Вот, подбираем понемногу годных.
— Кстати, Лавра Максимовича не затронуло?
— Нет, ему, по старой памяти протежирует Корнилов. Кстати, генерал Болдырев на днях будет в Москве, все расскажет лично.
— Прекрасно, прекрасно. А кого привезли?
— Генерал-майоры Костяев, Самойло и Раттэль, полковники Каменев и Петин,
— Хорошие специалисты или только жертвы репрессий?
— Не беспокойтесь, Михаил Дмитриевич, вполне. Особо ценным полагаю генерала Раттэля, он был юзагенкваром и начвосо.
— Да что же вы с языком делаете! — в сердцах воскликнул я. — Экий ребус! Ну, положим, генквар это генерал-квартирмейстер, юза… юза это юго-западный, так?
— Так точно, генерал-квартирмейстер Юго-Западного фронта.
— Нач это начальник, а вот восо… тут я пас.
— Военные сообщения. Начальник военных сообщений театра военных действий.
Ого, военная логистика! Очень нужный дяденька.
— Вы, Пал Палыч, прикидывайте организацию штаба не только на Красную гвардию Москвы, но и во всероссийском масштабе.
— Красная гвардия России? — остановился Лебедев.
— Нет, армия республики Советов.
Пока Медведник водил генералов и полковников по роще, я обрисовал Лебедеву перспективы. Понятное дело, создать сейчас полноценный Генеральный штаб у нас не выйдет, но некую структуру, которую можно будет принять за основу и наполнять специалистами, пора делать. По крайней мере для того, чтобы было кому контролировать командование пока еще существующей Русской императорской армии. Или как там ее сейчас Временное правительство переименовало?
— Лечь! Встать! Целься! — рядом, на тактическом поле унтера гоняли взвода красногвардейцев. — Коли! Прикладом бей!
— Вот штык нам, я так понимаю, особо ни к чему, — обернулся я к Лебедеву.
— Так куда деваться, винтовка-то со штыком пристреляна.
— А если на карабины какие перейти?
— Карабины это хорошо, да где их взять столько.
Потом пришел Медведник и успел вкратце мне рассказать про последнюю придумку в деле подготовки командных кадров — военвед начал призывать студентов для обучения на прапорщиков. А уж среди студентов наши позиции всегда были сильны. В общем, среди пяти тысяч человек в школах подготовки прапорщиков пехоты в Москве, Одессе, Тифлисе, Петергофе и бог знает где еще, мы могли рассчитывать тысячи на две-три.
А потом пришедшие с Егором господа генералы устроили мне форменный допрос. Каковы взгляды Советов на продолжение войны, за каким хреном нужна Красная гвардия, на чьи деньги она создается и что вообще ждет Россию. Начал издалека — с электрификации. Показал, что Советы имеют программу промышленного рывка и вывода страны из иностранной финансовой кабалы, что они вполне одобрили. Объяснил, что такая программа возможна лишь при полном контроле над страной и ее тяжелой промышленностью. А уж что такой контроль невозможен без собственной военной силы, они сами догадались.
— Так что как русские офицеры и патриоты, вы наши естественные союзники. И вы, и мы, хотим видеть Россию страной сильной, справедливой и в числе передовых держав.
— А как же насчет отделения окраин? Вроде господа Маркс и Энгельс ратовали за национальное самоопределение? — поддел Самойло.
— Ратовали они пятьдесят лет назад, за это время сколько всего поменялось. Мы хотим построить социализм, для этого нужна большая и мощная страна, так что все национальные окраины будем удерживать.
— И Финляндию?
— Хотелось бы, но вряд ли. Как и Польшу. Остальное — в наших силах.
Вообще, перенос сроков Учредительного собрания и последовавшее заявление Советов стронуло лавину самостийности и первыми, как ни странно, стали казахи. Собрался учредительный съезд партии Алаш, причем в казачьем Оренбурге, где наши позиции были слабоваты и где восходила звезда полковника Дутова. Казахи начали с малого, заявили о необходимости автономии, под которую они хотели весь северный Туркестан, включая земли не только оренбургских, но и семиреченских, и сибирских казаков.
Следом за автономию выступили молдаване и сформировали Сфатул Церий, некий орган самоуправления. Правда, чем они там собирались управлять, было непонятно — кругом войска, военная администрация, Советы и частично земства, поляна занята наглухо.
Дашнаки тоже пожелали автономии, причем там были и голоса за независимость, но соседство с Турцией, только что увлеченно резавшей армян на своей территории, как-то охладило самые пылкие головы.
Тем более что соседи-мусаватисты помимо автономии всерьез обсуждали пантюркистские (читай: протурецкие) идеи, отчего желание независимости Армении совсем поблекло. Вот если бы русские разгромили турок, завоевали Армянское нагорье и угомонили бакинских татар, тогда конечно, тогда да, тогда Великая Армения аж до Средиземного моря и до исконно армянского города Алеппо.
Финны говорили о самостоятельности в полный голос, но им было проще всех: у них и так уже готовое государство, полунезависимое Великое княжество Финляндское, осталось только дождаться ухода русских войск, принять декларацию о суверенитете и сменить вывески. За финнов мы особо не тревожились — там сильные социал-демократы, а всякие “Союзы силы” и прочие, так сказать, спортивные общества были если не под контролем практиков, то в сильной степени инфильтрованы ими.
Поляки же разделились на два лагеря. СДКПиЛ вместе с ППС-Левицей вполне видели Советы в будущей Польше, как части общего союза. Правые же все больше и больше склонялись к идеям Пилсудского, как раз сейчас командовавшего в австрийской армии Польским вспомогательным корпусом. Но правые пока помалкивали — война, знаете ли, за поддержку воюющих на той стороне могло неслабо прилететь.
Идеи незалежности среди украинской интеллигенции тоже имели фоном австрийских же «сичових стрильцов» и потому вслух особо не пропагандировались. Остальное же политическое поле было занято либо откровенными русскими националистами вроде Шульгина, либо Украинской партией социалистов-революционеров и прочими организациями из состава Союза Труда. Да и Советы на Украине, начиная с Киевского, работали вполне успешно. И Михаил Сергеевич (нет, не Горбачев) Грушевский со своими сторонниками оказался на вполне маргинальной обочине. Ну а как иначе, когда мы подперли тезис о “неразрывном союзе Украины и России” всей нашей агитационной мощью во главе с бодро шедшим вверх Петлюрой.