передаются по наследству. Не передаются только те
влияния, которые не затрагивают жизненного цикла
организма.
Поддерживая это убеждение, Бэр, естественно,
ставит вопрос: «не произошли ли те различные формы,
которые мы привыкли считать за особые виды, друг от
друга, путем постепенных изменений?» Автор отвечает
на этот вопрос утвердительно и подтверждает это
мнение рядом примеров, причем особенно убедительным ему
кажется пример с морскими свинками, которые, будучи
завезены из Америки в Европу в XVI в., образовали
здесь, на памяти человека, новый вид.
Таким образом, в вопросе о происхождении видов
Бэр попрежнему оставался трансформистом. Но каковы
пределы этой трансформации, можно ли, действительно,
провести эволюционную линию от простейших до
человека, — к такого рода вопросам Бэр стал относиться
осторожнее. Он вовсе не отрицал, что такого рода
всеобщая эволюция возможна. Но он указывал, что наука
не имеет пока в своем распоряжении достаточного
количества фактов, доказывающих правильность этого
взгляда. Действительно, в 30-х годах прошлого века ни
палеонтология, ни сравнительная анатомия не
располагали исчерпывающим фактическим материалом этого рода.
Припомним, что родственная связь позвоночных с
беспозвоночными была выяснена лишь тремя десятилетиями
66
позже благодаря работам А. О. Ковалевского, И. И.
Мечникова и др.
Работа Бэра по эмбриологии, которой он занимался
все предыдущие годы, приучила его к особой точности
и осторожности в выводах. Он на практике убедился, что
даже такие замечательные наблюдатели, какими были
его предшественники в области изучения эмбрионального
развития животных (например, Вольф и Пандер), не раз
ошибались и делали неправильные заключения.
Постепенно Бэр стал все более и более скептически относиться
ко всем теориям, не вытекающим непосредственно из
твердо установленных и проверенных фактов. Очевидно,
под влиянием такого настроения он и начал с сомнением
расценивать эволюционные настроения широкого
масштаба, которые носили характер научных предвидений,
обгоняющих опыт.
Занимаясь сравнительной анатомией и эмбриологией,
Бэр пришел к выводу, что всех животных по общему
плану их строения можно разделить на четыре основные
группы, которые он назвал типами животного
царства. Таких тцпов наш ученый различал четыре:
червеобразные, лучистые, моллюски и позвоночные. Внутри
этих типов он видел переходные промежуточные формы,
которые связывали между собою различных
представителей типов. Но связи между типами при тогдашнем
состоянии науки не были достаточно выяснены, и о них
можно было только гадать. Поэтому Бэр и признал, что
говорить о родственных отношениях между отдельными
группами животных можно только внутри типов,
поскольку для этого имеются фактические доказательства;
говорить же о филогенетической (кровно-родственной)
связи между типами не следует, пока в науке не
наберется для этого доказательный фактический материал.
«Но все же я не могу найти сколько-нибудь вероятных
данных, — пишет Бэр в упомянутой нами статье, —
говорящих за то, что все животные развились друг от друга
путем превращения одних в другие».
Руководствуясь такого рода соображениями, Бэр и
решил, что осторожнее ограничить эволюцию более
узкими пределами, например, пределами типа: «На
основании всего предыдущего, — читаем в статье Бэра, —
мы должны заключить, что, поскольку наблюдение
доставляет материал для выводов, преобразование извест-
67
ных первоначальных форм животных в
последовательном ряду поколений весьма вероятно, но только в
ограниченной степени».
Из всех статей-докладов Бэра на данную тему только
эта и была напечатана, остальные остались неизвестными
широкому кругу биологов. Поэтому за Бэром и
утвердилась в научной литературе репутация «эволюциониста
в ограниченных пределах», половинчатого эволюциониста.
Стали думать, что сдержанность Бэра в данном вопросе
проистекает из принципиального отрицания всеобщности
эволюции. Нашлись даже такие критики, которые стали
отрицать, что Бэр был эволюционистом.
Нет ничего более ошибочного, как такое понимание
высказываний Бэра. Его осторожность в этом вопросе
проистекала из совершенно других оснований и была
продиктована очень строгими требованиями, мы бы
сказали слишком строгими требованиями, которые он
предъявлял к методу научного исследования. Эту
осторожность и осмотрительность Бэра еще усиливало его
официальное положение действительного члена Академии
наук, где эволюционная идея не пользовалась в то время
ни малейшим сочувствием.
На такой принципиальной позиции по отношению
к эволюционной идее Бэр оставался до конца своих дней.
Он продолжал считать себя трансформистом и, когда
появилась теория Дарвина, счел справедливым указать
(в письме к другу Дарвина — английскому
естествоиспытателю Гексли), что он, Бэр, уже выступал с той же
идеей о превращении видов путем постепенных
изменений, хотя исходил из других оснований, чем Дарвин.
Действительно, 8 апреля 1859 г., когда книга Дарвина
еще не вышла, Бэр прочитал в Академии наук доклад
о новогвинейских племенах — папуасах и альфурах,
напечатанный в том же году в Ученых трудах Академии.
В этом докладе он проводил мысль об изменяемости
видов и их родственной связи друг с другом. «Я не могу не
выразить убеждения, — пишет, между прочим, Бэр, — что
многие формы, которые при размножении держатся
отдельно, пришли к такому отграничению лишь
постепенно, а первоначально составляли один вид...» Ниже
находим такое место: «Так часто наблюдаемая
группировка животных по родственным группам, мне кажется,
говорит за то, что здесь в основе действительное родство
68
и что похожие друг на друга виды, действительно, имеют
общее происхождение или возникли друг от друга. . . Так
как все в природе изменчиво, частью способно двигаться
в пространстве, частью способно развиваться, то нельзя
отрицать, почему отдельные формы не могли бы иметь
развития, как и то всеобщее развитие в последовательном
порядке появления, на которое нам указывает
палеонтология».
Но как далеко заходит это превращение, Бэр не
высказывается по изложенным выше причинам.
В другой, еще более поздней статье, написанной
в 1874 г., Бэр повторяет, что «построить родословное
дерево животных с уверенностью невозможно, так как
в этом отношении мы не имеем пока никаких ясных
указаний, но я признаюсь, — пишет Бэр, — что я желал бы,
чтобы такие указания были даны. Тогда, я полагаю,
можно было бы поглубже заглянуть в жизнь природы».
Эта замечательная фраза, написанная Бэром уже на
склоне лет, с ясностью показывает, что пресловутая
«половинчатость» Бэра в вопросе о размерах эволюции была
лишь следствием его особой осторожности, о чем мы
говорили выше, но что он вовсе не зачеркивал взглядов на
этот предмет, высказанных им в молодости. Лишним
доказательством этого является положительное отношение,
которое неизменно встречали у него научные открытия,
действительно, заполнявшие разрывы в филогении
животных и способствовавшие упрочению эволюционной идеи.
Так, например, он высказался за присуждение премии
его имени Александру Ковалевскому и Илье Мечникову