Въ драматическомъ отношеніи Женщина на Лунѣ стоитъ далеко ниже другихъ произведеній Лилли. За исключеніемъ нѣсколькихъ, мастерски веденныхъ сценъ (одна изъ нихъ была приведена нами въ переводѣ), вся пьеса есть сплошная драматическая ошибка; дѣйствіе ея тянется вяло и монотонно, характеры лишены всякой индивидуальной окраски. Причина этого, кромѣ неопытности начинающаго автора, заключается въ самихъ свойствахъ сюжета, который не имѣетъ въ себѣ ничего драматическаго и скорѣе годенъ для анекдота или сказки, чѣмъ для драмы. Во всей пьесѣ нѣтъ ни одного хорошо обрисованнаго характера; пастухи, какъ двѣ капли воды, похожи другъ на друга, а героиня напоминаетъ маріонетку, не имѣющую ни своей воли, ни своей опредѣленной нравственной физіономіи и приводимую въ движеніе посторонней силой. При такой поразительной недраматичности содержанія искусство автора могло только проявиться въ характеристикѣ непроизвольныхъ душевныхъ состояній, переживаемыхъ Пандорой подъ неотразимымъ вліяніемъ враждебныхъ ей свѣтилъ. И въ этомъ отношеніи нельзя не отдать должнаго наблюдательности автора, умѣвшаго найти для всякой страсти соотвѣтственное ей выраженіе. Что до языка, то, благодаря стихотворному размѣру, которымъ написана пьеса, мы встрѣчаемъ въ ней гораздо меньше эвфуизмовъ, чѣмъ въ другихъ произведеніяхъ того же автора, написанныхъ прозой.
Оставляя въ сторонѣ разборъ другихъ пасторалей Лилли, написанныхъ въ томъ же стилѣ 174) и потому неимѣющихъ большаго значенія въ исторіи англійской драмы, мы перейдемъ къ разсмотрѣнію произведенія, которое, какъ по законченности дѣйствія, такъ и по мастерскому изображенію нѣкоторыхъ характеровъ, представляетъ собой значительный шагъ впередъ въ области драматическаго искусства; мы разумѣемъ комедію Александръ и Кампаспа, игранную въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ сначала на придворной, а потомъ на народной сценѣ и вышедшую въ свѣтъ въ 1584 г. Изъ фантастическаго міра своихъ пасторалей, гдѣ дѣйствуютъ злыя волшебницы и благодѣтельныя богини, гдѣ феи пляшутъ на зеленыхъ лугахъ при серебристомъ свѣтѣ луни, а хоры рѣзвыхъ эльфовъ поютъ свои пѣсни въ розовомъ сумракѣ утренней зари, Лилли спускается въ сферу исторической дѣйствительности, заимствуя существеннѣйшій мотивъ своей пьесы изъ разсказа о великодушіи Александра Македонскаго, сообщаемаго Плиніемъ (Natur. Hist. Liber XXXV, cap, 12). Сцена дѣйствія находится въ Аѳинахъ, куда только что возвратился послѣ взятія Ѳивъ побѣдоносный Александръ съ богатой добычей и плѣнными. При раздѣлѣ плѣнныхъ, на долю Александра выпали двѣ дѣвушки — Тимоклея и Кампаспа. Красота послѣдней, соединенная съ чувствомъ собственнаго достоинства и скромностью, производитъ глубокое впечатлѣніе на юнаго героя. Онъ сознается въ своей любви Гефестіону, который въ длинной рѣчи, составленной изъ самихъ чистыхъ эвфуизмовъ, тщетно, силится доказать несоотвѣтственность любви къ простой дѣвушкѣ и при томъ плѣнницѣ съ царственнымъ происхожденіемъ Александра. "Положимъ, говоритъ онъ, что Кампаспа обладаетъ всѣми небесными дарами, но развѣ она не изъ тѣла и крови? Ты, Александръ, который хочешь быть земнымъ богомъ, показалъ себя хуже простаго смертнаго, потому что позволилъ обвести себя женщинѣ, существу, которое умѣетъ заплакать во время, которой мягкія слова (words) ранятъ сильнѣе, чѣмъ острые мечи (swords)". Но эти доводы мало дѣйствуютъ на влюбленнаго юношу. Онъ прекрасно возражаетъ Гефестіону, что любовь не была бы любовью, если бы ее можно было излечить разсужденіями и сентенціями. Разговоръ ихъ оканчивается со стороны Александра рѣшительнымъ заявленіемъ, что во всѣхъ другихъ дѣлахъ онъ будетъ сообразоваться съ совѣтами Гефестіона, въ этомъ же одномъ онъ будетъ слѣдовать внушеніямъ собственнаго чувства. — Желая постоянно видѣть предъ собою прекрасную плѣнницу, Александръ заказываетъ своему придворному живописцу Апеллесу портретъ Кампаспы во весь ростъ. Во время сеансовъ, которые художникъ нарочно дѣлаетъ какъ можно болѣе продолжительными, Апеллесъ и Кампаспа имѣютъ случай близко узнать и полюбить другъ друга. Между тѣмъ Гефестіонъ придумываетъ новое средство, чтобъ отвлечь мысли Александра отъ страсти, которую онъ считаетъ недостойной его великаго призванія. Онъ развертываетъ предъ своимъ царственнымъ другомъ упоительную картину новыхъ завоеваній, способную воспламенить честолюбивую душу Александра. Персія, Скиѳія, Египетъ, говоритъ онъ, были бы у твоихъ ногъ, если бы ты не изгналъ изъ своего сердца благородной страсти къ подвигамъ и славѣ.