Но вообще никогда никого не слушай. Ты должен быть сам себе директор, местком и Французская академия, иначе тебе как литератору грош цена.
— Ладно, все ясно, — рассеянно сказал я, хотя на самом деле ясно мне было только то, что Петухов-Ментик, мягко говоря, не одобряет мою затею. По этой причине я сильно на него рассердился, и вдруг меня обуяла такая решимость назло Петухову-Ментику победоносно осуществить задуманное, что, выходя от него, я твердил себе: «Тресну, но напишу!»
И я написал. Но прежде мне было суждено пережить такие приключения, что при воспоминании о них у меня до сих пор сам собой начинает дергаться левый глаз.
Глава IX
1
Последним событием периода относительного затишья было еще одно свидание с Ольгой Иовой. Поскольку из всех вопросов, возбужденных идеей предсказания будущего, особенно острыми были вопросы, вытекающие из «двояко» и «я искательница несчастий», я счел необходимым хоть последнее разрешить, а для этого нужно было свидеться с Ольгой Иовой. Как ей позвонить, я не знал, и поэтому 11 февраля, во второй половине дня, я принужден был явиться к ней прямо в юридическую консультацию. То ли за последнее время я сильно изнервничался, то ли еще что, но весь тот день меня не покидало ощущение, что за мною следят — явно и неотступно.
Как и в прошлый раз, я застал Олю что-то печатающей на машинке. Надо оговориться, что по дороге в юридическую консультацию я строил самые фантастические предлоги для этой встречи, но вдруг у меня пропала охота юлить, и я высказался напрямик:
— Никаких диспутов об искусстве, — заявил я. — Захотелось вас повидать — взял и зашел.
Оля кивнула, давая понять, что она одобряет такую прямолинейность, и минут через десять мы уже прогуливались по направлению к Малой Бронной, так как я намеревался ее пригласить в забегаловку «У двух птичек».
К тому времени, когда, немного не доходя до Никитских ворот, мы повернули в Малую Бронную, уже было совсем темно. Фонарей, однако, не зажигали — наступили те самые настораживающие минуты, когда дневной свет погас, а электрический из соображений мелочной коммунальной экономии еще не зажегся, и вороны, черными демонами скользящие меж деревьев, навевают мрачное настроение. В эту унылую пору московских суток мне всегда делается особенно неприютно.
— Вот вы давеча говорили, — наконец сказал я, — что вы искательница несчастий. Как вас прикажете понимать?
Ольга ответила, разглаживая перчатку:
— Если вы рассчитываете услышать что-то необыкновенное, то напрасно…
Тут моя спутница осеклась, поскольку мы оказались на входе в петуховскую забегаловку. Народу в ней было, как и давеча, очень много: люди стояли, ходили, сидели, а один мужик даже лежал, обнявшись с голубой кадкой, из которой торчала финиковая пальма; все без исключения были сильно навеселе.
— Ну, морды!.. — сказала Оля. — Вы как хотите, а я здесь сидеть не буду.
Делать было нечего — мы снова вышли на улицу и двинулись в сторону Никитских ворот. Шли мы, разумеется, наобум.
— Ну, морды!.. — немного погодя повторила Оля.
— Вот тут вы не правы, — назидательно сказал я. — Морды как морды, ничего особенного. Если хотите знать, современный тип в среднем намного благороднее того, что мы имели сто и даже пятьдесят лет назад. Стоит посмотреть любой семейный альбом, чтобы бесповоротно прийти к этому заключению, потому что у самого раздворянина начала столетия в лице, оказывается, не больше деликатности, чем у нынешнего бича. Вот вы нарочно посмотрите какой-нибудь старинный семейный альбом — вот там действительно морды! Он, понимаете ли, надворный советник, а физиономия, как говорится, кирпича просит.
— Может быть, вы и правы, — сказала Оля. — Но вот что интересно: грубые физиономии наших предков обязательно что-нибудь отражают, пусть там скаредность или ограниченность, но обязательно что-нибудь отражают; а благородные лица современников, по-моему, вообще ничего не отражают — в лучшем случае затаенную неприязнь. Поэтому все сейчас похожи друг на друга, как собаки одной породы. И знаете, почему это так: потому что все живут совершенно одинаково, под копирку.
В это время мы уже находились напротив церкви Вознесения, в которой венчался Пушкин; от нее мы двинулись вверх по улице Герцена, потом повернули направо и потихоньку пошли в сторону площади Маяковского.
— Стало быть, вы идейная искательница несчастий, — предположил я. — От несчастий вам, наверное, веселее живется, веселее и, если можно так выразиться, оригинальнее. Интересно только, как это у вас на практике происходит…