Пошарив в тумбочке, я наткнулась на мягкую бархатную обложку.
«Дневник! То, что надо! Дневник приводит мысли в порядок».
Я глубоко вздохнула, открыла новую страницу и написала:
30 декабря.
Ездила покупать подарки.
Встретила Варьку.
Писать о семейной ссоре не хотелось, и, вытащив из пучка шпильки, я стала расчесывать волосы. Мне вспомнилось, как мама заплетала косы, и я вновь заплакала. На сей раз слезы текли не по щекам, а по сердцу. Горячая волна окатила меня с ног до головы, и мне стало жарко. Уход Олега Александровича, его крик не имели уже никакого значения, в этот момент со мной была мама.
— Возьми себя в руки! Слабых не любят.
Она любила повторять эту фразу в ответ на мои жалобы и стенания. В таких случаях ее лицо менялось и становилось надменным. Мне даже казалось: передо мной — не мама, а некая дама, дающая советы, как вести себя в приличном обществе.
— Испытания и страдания опускаются свыше, — говорила она, — и поверь, они — не случайны. Пройдя через них, человек становится мудрее.
— Разве нельзя обойтись без страданий? — спрашивала я.
— Нельзя! Благополучие развращает человека.
Я опять посмотрела в зеркало. На меня глядели мамины зеленые глаза. В них была грусть, мечтательность и растерянность.
«Варька права: жизнь меня согнула. Я действительно стала «скукореженной».
От нечего делать я отделила прядь и заплела одну косичку, другую… десятую.
— По-моему, ничего! — поглядев на результат своего труда, сказала я вслух. — Похожа на папуаску.
Дневник лежал на тумбочке и по-прежнему притягивал к себе. Хотелось описать собственные переживания, раскрыть душу. Немного поколебавшись, я решительно подошла к шкафу. Разворошив постельное белье, я засунула дневник под пододеяльник и выровняла стопку белья.
«Так будет лучше. Подальше от чужих глаз. Такую роскошь может позволить себе только одинокий человек».
Стоило мне об этом подумать, как послышался звук открывающейся двери. Мое лицо опять вытянулось и приняло испуганное выражение. Я опустилась на пуфик и сложила на коленях руки. Олег Александрович вошел в комнату и, не раздеваясь, грозно сказал:
— Спать будешь в большой комнате!
Увидев косички, он презрительно добавил:
— Глупая молодящаяся особа! В голове — ни одной стоящей мысли, одна только похоть!
Глава 8
Я лежала на диване и в который раз за сегодняшний день плакала. Обида навалилась на меня и шептала в самое ухо:
— Как я тебя понимаю!
Обида приняла реальный облик и смотрела на меня с сочувствием и состраданием. Она походила на даму из девятнадцатого века: темно-синее платье обтягивало мощные грудь и бедра, белый кружевной воротничок подпирал два дряблых подбородка, на голове красовалась затейливая высокая прическа. Рассматривая меня через пенсне, Обида дрожала от возмущения.
— Подлец! — сказала она. — Неблагодарный эгоист!
Она поправила складки своего платья, деловито направилась к столу и поставила на его середину старинный самовар.
— А ты поплачь! Слезы — первое лечебное средство.
Пригладив мои косички, Обида ласково потрепала меня по голове и пригласила к столу. Я встала с дивана и села за круглый стол. Разговаривать не хотелось, однако сочувствие полной дамы успокаивало, и мне хотелось, чтобы она не молчала.
— Сколько женщин прошло через мужскую Ревность! — горько вздохнула Обида. — Знаю я ее, еще та дамочка! Она смотрит в особую подзорную трубу, которая делает маленькие предметы большими, а подозрения — истинами.
— Как литературно сказано!
— Не я придумала, это сказал Сервантес. Слышала про такого?
— Конечно, это автор «Дон Кихота».
— Вот-вот! Он знал, о чем говорил. Стоит мужской Ревности поселиться в сердце, и все! Никакими средствами не выгнать! Никакими! Поверь мне.
— А разве женской Ревности нет?
— Не о ней речь! — резко отреагировала Обида. — Не о ней!
Она сжала узкие губы и стала шептать себе под нос.
— Женская Ревность ни в какое сравнение не идет с мужской! Я ее тоже знаю. Совсем не то! Она — взбалмошная и эмоциональная, похожая на вздорную рыночную торговку. Мужская Ревность — не такая! Эта дама — сильная и коварная. Она будет идти за жертвой по пятам день и ночь! Идти до тех пор, пока не припрет ее к стенке. Ты уж извини меня за такое просторечие. Но по-другому, право, не скажешь. Припрет и начнет мучить. А силы ей не занимать, будет мучить до конца.
— До какого конца? — со страхом спросила я.