— На танцы? — удивилась я. — Какие танцы при карточной системе?
— Не скажи, Мариночка! Они считают, что живут в справедливом обществе. А что касается танцев… На Кубе мужчин намного больше, чем женщин. Поэтому женщина чувствует себя королевой. Видели бы вы, как они идут по улице! Бедра подчеркнуты белыми брюками или юбкой, походка кокетлива, взгляд черных глаз игрив!
— Похоже, тебе кубинские женщины понравились!
— Они не могут не понравиться! В них есть независимость и призыв. Я, конечно, уже стар, но скажу вам, что на мужчину такой коктейль действует, как лучшая приманка.
— Дмитрий Павлович, оказывается, вы не только хороший рассказчик, но и психолог! — воскликнула Лялька.
— Спасибо, Ольга Сергеевна, спасибо! Однако прежде всего я — мужчина!
— Ты самый лучший мужчина на свете! — воскликнула я.
— Такого комплимента мне еще не говорили! — улыбнулся Дмитрий Павлович.
Лялька со светящимися глазами смотрела на деда и тоже улыбалась. Ее розовые пухлые губы притягивали взгляд, и Дмитрий Павлович, лукаво посмотрев в Лялькину сторону, добавил:
— А мужчины — это охотники! Поэтому молодым женщинам надо быть постоянно настороже.
— Как страшно! — воскликнули мы с Лялькой одновременно.
Видимо, ром уже оказал свое расслабляющее действие.
— К тому же, если тебя угощают ромом и рассказывают при этом разные истории…
Дмитрий Павлович поднял густые брови и, улыбаясь, посмотрел на нас.
— Так как там со свободой? — спросила я. — Ты ее нашел?
— Как ни странно, да! Вот это меня и удивляет! При всех своих проблемах кубинцы гораздо свободнее нас!
— Ну, это как сказать! — заметила Лялька. — У нас около Курского вокзала тоже полно свободных людей.
— Кто же это?
— Бомжи! Они свободны от всего: от вещей, от обязательств, от работы!
— Проказница! — засмеялся Дмитрий Павлович. — Ишь как повернула! Подобную вещь мне однажды сказал парижский клошар.
— А это кто такой?
— Тот же бомж.
Я уже встала и, заварив чай, поставила на стол тарелку с тортом.
— Неужели сама испекла? — удивился Дмитрий Павлович.
— Сама, и очень быстро!
— Какая хозяйка!
Я скромно поклонилась во все стороны.
«Все-таки ром — это опасная вещь!» — мелькнула мысль, и я твердой рукой стала разливать чай.
За чаем мы заговорили о Париже.
— Самым красивым Париж бывает летом, — оживленно рассказывал Дмитрий Павлович. — Я его обязательно вам покажу. Мы поднимемся на Монмартр и посмотрим на город сверху. Затем сходим на мессу в собор Парижской Богоматери и непременно посмотрим замки Луары…
— Ой, больше не могу! — воскликнула Лялька. — Вы так рассказываете, что я уже хочу в Париж.
— Надо потерпеть всего лишь полгода, уважаемая Ольга Сергеевна. Всего лишь полгода! И перед вами раскроется другая страна, другая культура!
— А у меня нет загранпаспорта, — грустно сказала я.
— Как же так? — удивился Дмитрий Павлович. — Быстро оформляй паспорт, и я покажу тебе мир.
— Это дорого.
— Пусть тебя не волнуют эти проблемы. Я достаточно состоятелен, чтобы путешествовать в сопровождении внучки и ее очаровательной подруги.
— Мы будем в Париже жить в гостинице? — тут же спросила Лялька.
Как человек практичный, она хотела узнать план Дмитрия Павловича в деталях.
— Хотите, живите в гостинице; хотите — у меня в квартире.
— У вас в Париже — квартира?
— Да, и очень неплохая! Она находится в старинном доме на бульваре Хаусманн. Оттуда совсем близко до Гранд Опера.
Он посмотрел на Ляльку и добавил:
— А для любителей шопинга — два шага до галереи Ла Файетта.
— Это парижский магазин?
— И очень большой! Совсем как московские ЦУМ или ГУМ.
«Действительно, дед — психолог, — подумала я. — Сразу понял, что Лялька — тряпичница!»
За вечер наша маленькая компания успела переговорить о многом: о духах, русских конфетах, мюзиклах, парижской весне…
Как две любопытные белки, мы с Лялькой тянули шеи в сторону Дмитрия Павловича и ловили каждое его слово. Ром, комплименты в наш адрес, доброжелательная улыбка деда сделали больше, чем вся косметика мира: наши глаза сияли, щеки пылали, губы вздрагивали от постоянной улыбки. Мы кокетничали, острили, рассказывали свои байки, а Дмитрий Павлович с удовольствием смотрел на нас и двумя-тремя фразами придавал нашему незамысловатому трепу особую значимость и неуловимое изящество.