— Нашу экскурсию вел Морис. Он, оказывается, интеллектуал и прекрасный рассказчик!
— Не сомневаюсь! Пару раз на светских вечеринках мне приходилось наблюдать за его непринужденным разговором. Тогда он мне очень понравился.
— Ты говорил, что Морис — сын твоей знакомой.
— Да, он из старой эмигрантской семьи. Его мать — из дворянского рода Луниных. Очень красивая была женщина!
Дедушкин голос взволнованно дрогнул, и мне показалось, он грустно вздохнул.
«Наверное, она ему нравилась», — предположила я и, желая поговорить о семье Мориса, спросила:
— А как поживает его мать?
— Она давно умерла. Морису было в то время лет двадцать. Мне пришлось ему кое в чем помочь. Сама понимаешь, трудно в этой жизни встать на ноги без поддержки.
— А почему он работает гидом?
— Наверное, нравится, — ответил дедушка. — Кстати, у Мориса хорошее образование: он закончил исторический факультет Сорбонны. Затем у него был свой бизнес, но после дефолта в России он разорился.
— А как был связан его бизнес с Россией?
— По-моему, у него был ресторан, работающий на русские туристические группы. Чтобы выплатить долги, Морису пришлось продать не только ресторан, но и собственную квартиру.
— Где же он живет?
— Некоторое время он жил у меня, затем устроился управляющим к какому-то своему знакомому.
— Как управляющим? Я что-то не понимаю, Морис же — гид!
— Одно другому не мешает. Он живет в небольшом поместье в пригороде Парижа, следит за садом, а днем работает гидом.
Мысль, что Морис следит за садом, повергла меня в такой шок, что я на минуту замолчала. Дедушка, почувствовав мое замешательство, взял разговор на себя.
— Я же тебе рассказывал, Мариночка, квартиры во Франции стоят дорого. Продав материнскую квартиру, Морис остался ни с чем. Теперь заработать на другую квартиру — трудно. Тем не менее, он старается. По большому счету, Морис — неплохой человек, однако его страсть к легким деньгам не раз приводила к определенным трудностям: и для него, и для его семьи.
— А у Мориса есть семья?
— Теперь нет. Лет пять назад он развелся. А когда-то у Мориса была и жена, и сын. Именно с ними он и жил в моей квартире.
Я представила себе., как Морис спал на дедушкиной кровати, как рядом лежала его жена, и мне стало не по себе.
— Через пару дней пойду в Лувр, — бодро сказала я, закрывая разговор о Морисе. — До сих пор не могу настроиться на этот музей! Робею, наверное.
— Это у тебя от избытка эмоциональности, — заметил дедушка. — Я давно уже понял, что ты себя недооцениваешь.
— Значит, ты считаешь, что я чего-то стою? — полушутя, полусерьезно спросила я.
— Ты, Мариночка, удивительная женщина: тонкая, мягкая и мудрая. Только время твое еще не пришло. Я же говорил тебе, ты похожа на нескошенный луг, свежий и нетронутый.
— Со скромными луговыми цветочками! — засмеялась я.
— А луговые цветочки, к твоему сведению, имеют больше всего высококачественного нектара. Не случайно пчелы предпочитают их, а не холодных садовых красавиц.
— Если бы мужчины были похожи на пчел!
— Да, моя голубушка, в этой жизни только к старости начинаешь понимать, что яркие фантики — это всего лишь кусочки раскрашенной бумаги!
Похоже, дедушка устал от разговора, и я решила закруглиться.
— Ты не возражаешь, если завтра я позвоню тебе где-нибудь в обед?
— Буду очень рад! Во второй половине дня придет Анна Макаровна, а до обеда я буду совсем один.
— Ты выпьешь вместо водочки валокордин? — спросила я.
— Если ты так настаиваешь… — вздохнул дедушка.
— Выпей, пожалуйста! Ну, например, за мое здоровье!
— За твое здоровье, моя милая, я выпью целый пузырек!
— А вот этого делать не надо! Целую!
— До свидания, Мариночка!
До моего отъезда в Москву оставалось четыре дня.
«Может быть, поменять авиабилет? — подумала я, укладываясь спать. — Дедушка один, ему нездоровится. Наверное, сидит в своем кресле и скучает. Представляю, как он обрадуется, увидев меня! Я его быстро поставлю на ноги, а когда в лицее пройдет выпускной вечер, мы с ним уедем в Париж на два месяца».
С этой мыслью я и уснула.
Глава 10
Все следующее утро меня терзала тревога. С одной стороны, тревога была горькой и болезненной, она билась в голове, и тогда я шептала: «Дедушка, родной, только не болей!» С другой стороны, тревога была сладкой и щемящей, и тогда перед затуманенным взором появлялся Морис. Его бархатные глаза смотрели на меня и как будто спрашивали: