— Посмотри, — прошептала она и протянула мне заграничный паспорт.
Я взглянул и оторопел. В документе была наклеена моя фотография. Именно моя, шестидесятилетняя, а не молодая. В графе же «время рождения» был указан мой год — 1928, и на задних листах стояла печать с израильской визой.
— Сейчас одиннадцать часов, — решительно произнесла Люда, — а самолет в двенадцать сорок. До Шереметьева с площади Пушкина можно доехать за полчаса. Трогай. Ты должен улететь этим самолетом. Поговорим по дороге.
— Я никуда не полечу, — резко ответил я.
— Я тебя выпихну насильно. Ты что, придурок? — закричала Люда. — Самоубийца? Заводи машину! Скорее! Не трать время!
— Я должен похоронить Олега, — упрямо сказал я. — И не хочу жить без тебя.
— Я сама похороню Олега. Лучше похоронить. одного, чем двоих. Должен ты что-нибудь соображать, старый кретин! А если ты не раздумаешь относительно меня, то вызовешь, и я прилечу. Ну, давай же, заводи!
Люда была в исступлении, в бешенстве, в ярости. Потом из ее глаз брызнули слезы:
— Миленький, умоляю тебя… Спасайся… Ты должен уцелеть… Счастье мое, любимый… Поехали… Заклинаю…
Это был такой сильный всплеск горя, такой неистовый напор, что я подчинился… Я выехал из арки на Тверскую.
— Давай налево! — скомандовала Люда.
— Запрещено!
— Делай, что тебе говорят! — прикрикнула Люда.
Я повернул налево и промчался мимо обалдевшего гаишника.
— Быстрее, — шептала Люда. — Быстрее!
— Красный свет, — отвечал я, инстинктивно нажимая на педаль тормоза.
— Черт с ним. Жми! Ты не должен опоздать, не имеешь права.
И я пер на красный. Я летел, нарушая правила уличного движения, подгоняемый исступлением и собственным чувством паники, которое вдруг ворвалось в меня.
— Дай слово, что приедешь ко мне!
— Приеду, прилечу, доплыву, дойду, доковыляю, доползу, — говорила она. — Быстрее! Еще быстрее!..
Я бросил машину там, где не положено, у самых дверей, ведущих в пассажирский зал.
— Вот тебе ключи от машины, отгонишь «Волгу» в город. Возьми также документы на автомобиль,—
Мы вбежали внутрь здания аэропорта. — А это ключи от квартиры, будешь жить у меня. Распоряжайся всем, как своим. Это и есть твое.
Вдруг я услышал голос аэровокзальной дикторши:
— Пассажир Горюнов! Срочно пройдите к стойке регистрации… Повторяю. Пассажир Горюнов…
Я неожиданно остановился. И вдруг увидел себя, бегущего, со стороны. То смятение, которое навалилось на меня в последние полчаса, вдруг стало уходить. Я огляделся вокруг. Ко мне как бы возвращалось сознание, искаженное доселе ужасом. И в момент, когда паника кончилась, уже холодным, трезвым рассудком я принял окончательное решение: я никуда не улетаю! Я здесь родился, здесь прошла моя жизнь, и я приму все, что выпадет на мою долю. Это моя страна, мой народ, какими бы они ни были. И я разделю общую участь. Я повернулся и направился обра…
Постскриптум
«Я повернулся и направился обра…» Таковы были последние слова, написанные Олегом. В это мгновение там, где Олег писал свою повесть, раздался телефонный звонок, и он, не закончив слова, схватил трубку. Звонила я, Людмила Кирюшина, та самая женщина из сбербанка. Я считаю, что обязана рассказать о событиях, случившихся после фразы, оборванной моим звонком.
…Олег резко и внезапно остановился, выслушал объявление дикторши и, не говоря ни слова, повернул обратно. Он шел решительным шагом, а я семенила рядом.