Что может быть лучше для закалки хорошего клинка, чем туша огромного жирного кабана? Воткнув в нее меч поглубже, Ниун облегченно вздохнул и пошел домой. Теперь можно немного и отдохнуть.
— Закончил? — поинтересовался старик.
Ниун важно кивнул.
— А как закалять будешь?
— Как всегда. В туше вепря.
— Напрасно ты не стал меня слушать, даже не дав договорить. Иранистанские клинки закаливают на ветру. Садятся верхом на коня и долго-долго скачут, пока клинок окончательно не остынет. Только вольный ветер может дать ему гибкость и прочность.
— В Иранистане, может, и скачут туда-обратно. А в Киммерии отродясь лошадей не было.
— Значит, надо взять меч в руку и бежать с ним, пока ноги несут. А упадешь от усталости, как хочешь, но снова вставай и беги. Иначе все твои труды напрасны,
— Ладно, отец, я устал. Твою сказку я дослушаю как-нибудь в другой раз. А завтра пойдешь со мной в кузницу и посмотришь, что у меня получилось.
На сей раз утром Ниун никуда не спешил. Он поздно встал, сходил на речку умыться, долго и с удовольствием завтракал, словно старался оттянуть тот миг, когда покажет старику необыкновенный меч и увидит изумление и восторг на лице своего учителя. Он хотел сполна насладиться своей победой. Он так тянул время, что даже Маев спросила:
— Ты разве не пойдешь сегодня в кузницу?
Ниун строго взглянул на жену, нахмурился, как будто хотел сказать ей что-то резкое, но потом передумал и встал с лавки.
— Пойдем, отец, — обратился он к старику. — Пора посмотреть, что там получилось.
Они вышли из дома, и Ниун решительно зашагал к кузнице. Однако на пороге он почему-то остановился:
— Отец, лучше будет, если ты сам вынешь клинок из туши. Это ведь ты учил меня, как его сделать.
— Учить-то учил, да не доучил, — вздохнул старик.
Он приблизился к туше и осторожно потянул за торчавшую из нее рукоять. Плавно выскользнувший клинок оказался на удивление легким. Когда они обтерли лезвие, на нем явно проступил странный волнистый рисунок.
— Вот видишь, все как говорил Покрав, — радостно улыбнулся Ниун, и из его груди вырвался вздох облегчения.
Старый кузнец оглядел клинок и покачал головой. Ему что-то не нравилось, но говорить об этом он ничего не стал, а только предложил Ниуну:
— Согни его. Колдун говорил, что клинок должен сгибаться в кольцо.
— Запросто! — воскликнул Ниун.
Он взял меч из рук старика и почти без усилий согнул тонкое лезвие. Оно легко поддалось, но так и осталось согнутым. На лице Ниуна отразилось отчаяние.
— Как же так, отец?
— Ты ведь не хотел меня слушать, сынок. Ну да ладно, не печалься. У тебя еще осталось железо, которое дал тебе колдун?
— Осталось.
— Его хватит еще на один меч?
— Да, вполне.
— Тогда тебе придется выслушать меня. На сей раз внимательно.
Старик говорил долго-долго, подробно объясняя своему нерадивому ученику, где и как тот ошибся. Ниун слушал, то бледнея, то заливаясь густой краской, то постанывая сквозь зубы.
Оказывается, он был не прав с самого начала. Солнце-то над пустыней не золотое, а белое, и пурпур — это вовсе не ярко-красный, а совсем другой цвет. Почему он был таким самоуверенным? И металл испортил, и старика обидел.
— Прости меня, отец. Прости, что я мог усомниться в тебе. Теперь я всегда и во всем буду слушаться тебя. Только помоги мне сделать этот проклятый клинок!
— Отчего же не помочь? — согласился старик. — Да не убивайся ты так! Кто из нас не ошибается? Лишь тот, кто сидит сложа руки. Умные люди на своих ошибках учатся. А чтобы ты больше никогда не обижал стариков, запомни правильные слова: как в отборной крупе нет сора, так в словах старика нет лжи. Не знаю, кто сказал это, но мудрый был человек.
— Давай сегодня же и начнем.
— Нет. Ты много работал, устал. Отдохнуть тебе надо хотя бы денек. Нельзя начинать большое дело наспех. Ко всему серьезный подход нужен. Вот завтра с утра поднимемся пораньше и приступим.
Глава седьмая
С утра в кузнице снова закипела работа. Только теперь возле Ниуна стоял старый его учитель и внимательно следил за тем, чтобы тот выполнял все точно и правильно. Сначала они раскалили твердое железо добела, не забыв бросить в печь горсть травы из мешочка колдуна.
Она мгновенно вспыхнула и исчезла, словно ее и не было. Ниун недоуменно пожал плечами, но возражать не стал: раз надо, значит, надо. Затем он изготовил тонкий прут и удовлетворенно кивнул, почувствовав, что на сей раз металл более податлив и послушен. Сделав второй прут, уже из мягкого железа, Ниун сначала нагрел оба стержня, а уж потом перевил их.
Когда под молотом начала образовываться широкая лента, старик придвинул Ниуну плошку с порошком, сделанным из угля и травы. Ниун посыпал ленту тонкий ровным слоем порошка, сложил ее пополам и снова застучал по ней молотом.
Почти месяц он грел металлическую ленту, ковал ее, пересыпал порошком, складывал и вновь ковал. Ему уже начало казаться, что это никогда не кончится, как вдруг старик остановил его, щуря подслеповатые глаза, осмотрел
— Завтра ты проделаешь все это еще раз, потом насадишь клинок на рукоять и побежишь с ним. Только запомни: бежать надо по открытому месту, чтобы ветер все время обдувал лезвие. Остановишься только тогда, когда клинок совсем остынет. И да укрепит Кром твои руки, потому что, если уронишь меч на землю, считай — зря трудился. А сейчас заканчивай работу. Завтра тебе понадобится много сил. Иди домой, поешь как следует, выспись. Если дашь слабину — погубишь свой труд.
И вот наступил этот решающий день. Казалось, все Светлые Боги улыбались Ниуну: небо закрыли легкие облака, солнце было нежарким и ласковым, дул легкий приятный ветерок.
Ниун обмотал бедра полоской ткани, чтобы лишняя одежда не мешала ему бежать, надел на ноги сапоги из мягкой кожи и, подняв над головой меч, словно бросая вызов небу, бросился бежать прочь от деревни. Сначала ему было легко и радостно: осталось совсем немного, и он узнает судьбу своего еще не родившегося сына.
Он бежал и думал о Маев, живот которой уже заметно округлился и иногда ходил ходуном, когда беспокойный малыш стучал в него сильной пяточкой, о милом розовощеком мальчишке, которого он скоро возьмет на руки, о старике и его большом добром сердце, которое так легко простило обиду, и даже о колдуне, казавшемся сейчас Ниуну милым и симпатичным.
Однако постепенно почти невесомый клинок становился все тяжелее и тяжелее, рука онемела и уже не чувствовала рукояти, лежавшей в ладони, дыхание становилось все отрывистее. Ниун переложил меч в другую руку. Стало немного легче, но теперь он ощутил, что ноги перестают слушаться его, а земля, по которой он бежал, словно нарочно, начала подсовывать ему под ноги то кочки, то корни, то камушки. Он споткнулся один раз, другой, третий и вдруг понял, что не может удержать равновесия и падает. Самым невероятным образом он умудрился перевернуться в воздухе, и, когда все же шлепнулся на землю, меч по-прежнему оставался устремленным в небо.
Ниун лежал на спине, покачивая клинком над головой, и вдруг подумал, что, если не поднимется сейчас же, не поднимется уже никогда. «Дашь слабину — погубишь свой труд», — вспомнились ему слова старика, и он, собрав все свои силы, встал и побежал дальше.
Глаза начал застилать туман, грудь не принимала, а выталкивала воздух, колени дрожали, рук словно и вовсе не было, а Ниун все бежал и бежал. Наконец он остановился и совершенно без сил опустился на траву. Дрожащей рукой он провел по клинку, и из пересохшего горла вырвался полухрип-полурык: лезвие остыло. Ниун еще долго сидел, глядя вдаль, на горные вершины, и говорил с Кроном, нисколько не сомневаясь, что грозный бог слышит его.