— Клянусь могилой моего отца, мой Панчинелл никогда не будет воздушным гимнастом, — заявил Биз.
Громовой раскат, последовавший за его клятвой был таким сильным, что в рамах задребезжали стекла, а лампочки замигали.
— Какое отношение имеют воздушные гимнасты к сути человеческою существования? — вопросил Бизо.
— Никакого, никакого, — без запинки ответил Руди, в котором агрессивность отсутствовала напрочь. Мягкий, тихий, ещё не кондитер, как его отец, а всего лишь пекарь, он не хотел, чтобы здоровяк-клоун отмететил его.
— Комедия и трагедия — главные инструменты клоунского искусства и составляют основу жизни! — рявкнул Бизо.
— Комедия, трагедия и потребность в хорошем хлебе. — Руди пошутил, стараясь показать, что и его профессия имеет самое непосредственное отношение к сути человеческого существования.
В награду за эту шутку ему достался яростный взгляд, из тех, что останавливают не только часы, но и само время.
— Комедия, трагедия и потребность в хорошем хлебе, — повторил Бизо, возможно, ожидая, что отец признает вышеуказанное пустым и бессмысленным.
— Слушай, а ведь ты говоришь совсем как я! — в удивлении воскликнул мой отец, поскольку последнюю фразу клоун произнёс другим голосом, блестяще имитируя отца.
— Слушай, а ведь ты говоришь совсем как я — произнёс Бизо голосом отца, а потом продолжил своим: — Я уже говорил, что я талантлив, Руди Ток. И таланты у меня очень даже необычные.
Руди подумал, что сердце у него бьётся все медленнее, замедляя ход под тяжестью этого холодного взгляда.
— Мой мальчик никогда не станет воздушным гимнастом. И пусть шипят эти ненавистные змеи. Как же они будут шипеть и бросаться, но Панчинелло никогда не станет воздушным гимнастом!
Очередной раскат грома потряс стены больницы, а напряжение в электрической сети резко упало, лампы заметно потускнели.
Когда в комнате потемнело, Руди мог в этом поклясться, кончик сигареты Бизо, которую тот держал в правой руке, ярко вспыхнул, словно кто-то невидимый поднёс её к губам и жадно затянулся.
И Руди подумал, пусть поклясться в этом он не решился бы, что увидел, как глаза Бизо сверкнули красным. Разумеется, это не мог быть внутренний свет, в них лишь отразилось… что-то.
Когда же эхо громового раската стихло, а лампы обрели прежнюю яркость, Руди поднялся со стула.
Он лишь недавно вернулся в комнату ожидания, ещё не получил известий о состоянии жены, но ему совершенно не хотелось находиться в компании Конрада Бизо при третьем скачке напряжения в электропроводке. Уж лучше вернуться в палату интенсивной терапии, пусть ничего хорошего там ему сообщить не могли.
Прибыв туда и обнаружив двух медсестёр у кровати отца. Руди испугался худшего. Он знал, что отец умирает, тем не менее горло у него перехватило, а на глазах выступили слезы.
К своему изумлению, он увидел, что Джозеф приподнялся на кровати, вцепившись руками в оградительные поручни, и повторяет предсказания, которые уже успел сообщить одной из медсестёр. «Двадцать дюймов… восемь фунтов и десять унций… десять сорт шесть вечера… синдактилия… — »
Заметив сына, Джозеф сел, и одна из медсестёр приподняла часть кровати у изголовья, чтобы поддержать ему спину.
К нему вернулся не только дар речи, но и контроль над парализованной после инсульта половиной тела. Он схватился за правую руку Руди, крепко, даже при чинив боль, сжал.
Изумлённый столь резкими переменами в состоянии отца, Руди поначалу решил, что произошло чудо и тот выздоровел. А потом понял, в чём дело: умирающий человек прилагал отчаянные усилия, чтобы сообщить что-то крайне важное.
Кожа на лице Джозефа обтянула кости, словно смерть «съела» всё, что находилось между ними. Глаза стали огромными и в них, когда он смотрел на сына, застыл страх.
— Пять дней, — хрипло прошептал Джозеф. — Пять ужасных дней.
— Успокойся, папа. Тебе нельзя волноваться, — предупредил Руди, но, взглянув на кардиомонитор, увидел, что сердце отца бьётся учащённо, но ровно.
Одна из медсестёр поспешила за врачом. Вторая отступила от кровати, но держалась поблизости, готовая тут же прийти на помощь, если пациенту вдруг станет хуже.
Облизав пересохшие губы, Джозеф изрёк пятое предсказание: «Джеймс. Ему дадут имя Джеймс, но никто не будет называть Джеймс… или Джим. Все будут звать ею Джимми».
Слова отца удивили Руди. Он и Мэдди решили назвать мальчика Джеймс. А девочку — Дженнифер. но ни с кем не обсуждали свой выбор.