Переводчик поднял на врача прозрачные, почти бесцветные и бесстрашные глаза — такие глаза бывают у псиоников, почти полностью растративших свой жизненный ресурс:
— Это угроза?
— Нет, только соболезнование.
— Я видел слишком многое, и, проникая в чужие души, проживал вместе с клиентами чужие жизни. Знаете, Шарбин, смерти я не боюсь.
— Это намек?
— Это предложение — я сам уйду из лагеря, посмотрим, что получится.
— Лучше не надо.
— Надо. Суеверия следует давить в зародыше. Я сделаю это прямо сейчас. Нужно оставить этот анекдотический казус в прошлом, иначе работать станет невозможно.
Лингвист выпрямился и зашагал прочь, его узкая спина быстро удалялась.
— Может, не стоит так торопиться? — недовольно буркнул кто-то. — Вам что — непременно нужно похвастаться храбростью? Бросьте, мы и так верим.
Йен уходил молча и довольно быстро.
— Йен, сядьте на место! — закричал Черныш.
— Да пусть идет, куда хочет — нам больше воды останется.
— В пророчестве написано «и товарищей погубит». Как вы думаете — кто его товарищи?
— Полагаю, это мы.
— Тогда такое поведение некорректно. Ушел даже без голосования.
— Пригласите его назад более настойчиво.
— Да хватайте его уж! Наш псионик свихнулся.
— Ловите его! Я не хочу умирать!
В этом девичьем крике уже прорезывались характерные интонации истерики. Йен вдруг остановился, с явным презрением рассматривая наиболее мнительных. Шарбин, с которого вдруг сполз налет цинизма, попытался встать между переводчиком и обступившей его толпой.
— Вы же, вроде, немного ученые, не позорьтесь.
Шарбина не слушали. Наиболее нервные (а их нашлось двое-трое) схватили Йена за плечи и, кажется, собирались бить. Оттертый в сторону Северин с трудом пробивался к доктору.
— Мне плохо, у меня маленький ребенок в столице… Сделайте… Сделайте что-нибудь, — плаксиво тянул женский голос.
Варул успел сбегать в свой фургончик и вернулся с ружьем.
— Назад, господа! Это что за позорище? Оставьте сотрудника в покое или я открою огонь на поражение.
— Понимаю, воды почти не осталось, — продолжил он. — Еда на исходе, все нервничают, а тут еще глупый текст, но мы не должны становиться скотами.
Йена тут же выпустили, и люди моментально попрятались по палаткам. Варул в критический момент выглядел почти величественно, но Северин решил не обманывать себя. «Может, завтра все остынут и посмеются. А, может, и нет. Рано или поздно кому-то придется ехать в Ахаратаун и бросить вызов суеверию. Вся история с надписями — один сплошной срам. Да черт с ними со всеми — пускай передернутся, если хотят, но Нина, Нина… Я должен ее уберечь».
Северин вернулся палатку и лег в ней на спину, вслушиваясь в тонкий перепев ветра. Усталость и ожидание сделали свое дело, и Северин погрузился в сон, а когда проснулся, то откинул полог палатки и обнаружил, что давно наступило утро.
Истоптанная площадка перед Менгиром пустовала. Давно остывшая кухня даже не дымилась. Машины в прежнем числе бесцельно стояли под брезентом. Один из походных туалетов ночью повалило ветром набок, хлипкую будку так и не поправил никто, и только грубый доктор Шарбин сидел подле небольшого костерка, помешивая седую золу палочкой.
Мик побегал по кругу, пытаясь размяться, потом пристроился на корпусе мертвого рабочего кибера и стиснул зубами сигарету. Спичка зажглась только с третьего раза.
— Могли бы прикурить от моего огонька, — недовольно заметил доктор. — Вы тупы и высокомерны, вот мой диагноз.
— Спасибо за диагноз. Что нового в лагере?
— Уникомы ни у кого не работают, но это вовсе не новость. Со вчерашнего вечера два новых случая инфекционной диареи, Варул сердит и закрылся с кибером наедине. Йена все третируют, но пока не трогают, у девки заместителя истерика. Воды нет, техническая вода тоже на исходе — вроде бы, цистерну испортили звери. Я пеку свою последнюю картошку, могу и вам уделить немного. Что еще? Черныш отравился.
— Чего-чего?!
— Выпил средство от москитов.
— Он жив?
— Моими стараниями. Не ходите к нему, не поможет. Парень плачет и кается в грехах, а когда дело касается Черныша, то неизвестно, что хуже выглядит — его грехи или его покаяние.
— Машина из Ахаратауна приезжала?
— Не приезжала.
Шарбин выкатил палочкой картошину и разломил — снаружи черная и непривлекательная, внутри она казалась розовой. У Северина от голода подвело живот.