С отъездом жены и сына в отпуск Константин много времени проводил в нашей семье, по крайней мере, ужинал он всегда вместе с нами. Много времени мы проводили в беседах и, если бы в его жизни что-то было не так, он бы скрывать не стал.
Итак, Константин отвел от меня свой печальный взгляд и пошел к игральному столу. Он стоял у него, несколько сутулясь, и это было вместо обычной для него решительной боевой позы и строевой выправки. «Что с ним?» – подумал я и перевел взгляд на Настю, всю, как говорится, полную задора и огня, донельзя стройную и собранную. Она с нетерпением ждала подачи противника, взгляд ее стал цепким, даже как бы суровым. Я не мог ею не любоваться. Это для меня был не столь частый радостный момент любования женой, момент, возможно, радостный потому, что задерганные повседневными делами, устав от всяческих проблем, нам, мужчинам, редко случается так вот, просто и искренне любоваться своими женами, любоваться так, как это делается в самом начале брака. Любоваться с любовью? Да-да, с любовью, которая с течением совместной жизни отходит куда-то на обочину семейных личных отношений, прячется под ворохом проблем, настоящих или надуманных. Спросить: ты жену любишь? Да. А ты её любишь? Посмотрят на тебя, как на недоумка. Правда, пожав плечами, ответят: ну да! Ответят почему – то нехотя и вяло.
В сложившейся ситуации ждать окончательного результата пришлось недолго. Настя буквально летала вокруг стола. Она столь ловко вытаскивала даже очень сложные шарики, что зрители ей охотно и весело аплодировали. Когда нанесла последний завершающий удар, несокрушимый и победный, она запрыгала от радости и восторга. Болельщики весело загалдели, высыпали в адрес Насти комплементы и замолкли в ожидании исполнения уговора по условию спора. Ожидание было искренним и добрым, еще одним поводом потешить себя смущенным видом проигравшего. А последний, весь действительно смущенный и такой покорный, подошел к столу и внимательно посмотрел на Настю, в ее веселые торжествующие глаза. Мне показалось, что он что-то хочет сказать, об этом говорили его глаза, но он лишь пробормотал не совсем кстати: «Береженного Бог бережет!» – и нагнулся, чтобы лезть под стол. В этот момент в посольстве на первом этаже в приоткрытом окне показалась голова дежурного, и он крикнул: «Константин Иванович, вас кличут к телефону!».
Костя распрямился, оглянулся вокруг, остановил сосредоточенный взгляд на Насте, потом на мне, пожал плечами и медленно, совсем не своей обычной спортивной походкой, а как приговоренный, поплелся к входной двери в посольство, приостановился там, взялся за косяк и, постояв пару секунд, как бы поколебавшись, исчез за дверью. Телефонный звонок, который ему предстояло принять, явно не был для него желанным, хотя, похоже, и не был неожиданностью. По крайней мере, мне так тогда показалось.
Уход Константина вызвал справедливое разочарование болельщиков, а я подошел к жене и к дочери, которая сразу, мило и доверчиво, тесно ко мне прижалась сбоку. Тягостный образ Кости меня покинул, а вместо этого охватила радость общения с самыми близкими мне людьми. Я искренне и от души поздравил Настю с победой, не мог не сказать, что горжусь ею и ею любуюсь. Мне очень хотелось обнять её и поцеловать, но было как-то неловко это сделать на публике, хотя к себе я её крепко на краткое мгновение привлек, и сделал это с большим внутренним удовольствием, волнением даже. А у Насти в глазах сияло довольство собой и восторг победы. Люди вокруг, быстро остыв от остроты поединка, переключились на темы, им более близкие, а в целом дело шло к тому, что пора пришла заканчивать веселые спортивные дела, ибо следующим по программе дня был ужин, а за ним в 20.00, как обычно, приятно ожидаемый киносеанс. Были, конечно, предложения дождаться Константина Ивановича и в полной мере потешиться над его неловким положением, но предлагавших было немного, а большинство уже двинулось в сторону домов. Наша семья, несколько поколебавшись, пошла туда же. Мы поравнялись с посольством, когда услышали внутри него выстрел. Выстрел в вечерней тишине был какой-то особенно громкий. Мы, естественно, опешили, замерли, не зная и не понимая толком, что бы всё это могло значить? Остановилась и та группа, которая шла впереди нас. Все мы в какой-то тревоге уставились на здание посольства. Молчали все. И тут, вдруг, распахнулось крайнее окно нижнего этажа, из него по пояс высунулся перепуганный донельзя дежурный и заорал: