Несколько часов в доме было предельно тихо. Мы напрягали свои Дары, как только могли, но никому из нас не удалось обнаружить ничего важного. Разве что, едва уловимое чувство неясной тревоги, которое продолжало постепенно крепчать, но ничего более. Локвуд, вернувшись со второго этажа, сообщил, что наткнулся на пару небольших посмертных свечений в одной из комнат. Вероятно, это была комната покойной Аделаиды, что когда-то застрелилась там из-за неразделенной любви. Второе пятно, вероятно, принадлежало её матери. Но никаких видений он, как и мы, не заметил.
Какое-то движение произошло лишь ближе к полуночи. В очередной раз делая обход, пока остальные сидя на кухне пили чай и пытались себя чем-то занять, Холли сообщила, что увидела небольшой сияющий сгусток в ванной комнате. Мы все тут же направились туда. Это оказался самый обыкновенный Луркер. Он имел очень слабые очертания, но если приглядеться, можно было понять, что это девушка лет двадцати. Призрак просто стоял, невидящим взглядом смотря в зеркало на туалетном столике. Луркеры являются призраками Первого типа и по большей части не проявляют никакой агрессии или даже заинтересованности по отношению к живым. Но на всякий случай Локвуд все же разложил круг из цепей у входа в ванную. Он вступил в комнату, взяв Гостя на себя, а нам с Холли приказал поискать Источник. Джордж остался у двери на карауле.
Спустя пятнадцать минут поисков в очень тесной ванной комнате я обнаружила под сифоном раковины плотно обернутую в бумагу расческу. Она всё ещё явно пахнула мужским гелем для волос. Мы запечатали щетку простой железной сетью, и призрак мигом исчез. Как предположила чуть позже Холли, эта расческа принадлежала тому самому парню, который был так дорог той девушке, и именно она держала её в мире живых, а не её погребенные останки. Джордж также выдвинул догадку, что расческа была украдена Аделаидой у её возлюбленного, дабы иметь хоть частичку недостижимого человека у себя в руках.
Дело оставалось за малым — собрать вещи, отвести обезвреженный Источник в печи и поехать домой. Но мне было неспокойно. Хоть никаких видимых угроз не было заметно, чувство непреодолимой тревоги и горечи все никак не желало покидать мое сердце. Когда я сказала об этом ребятам, Джордж и Холли отнеслись к этому скептически, списав это на мое плохое настроение, и не пожелали задерживаться здесь дольше. Но Локвуд прислушался ко мне и предложил нам вместе еще раз обследовать дом, чтобы найти причину моих странных ощущений. Он пообещал друзьям, что это не займет много времени и попросил их ещё раз осмотреть все комнаты на первом этаже. Джордж с Холли удрученно кивнули, ну а мы с Локвудом отправились на второй этаж.
И вот мы с ним идем по лестнице бок о бок — я и Локвуд. Вместе. Сковавшая мою душу тревога не уходила, но мое сердце пело. Если честно, я очень скучала по таким моментам, как этот. Они были редкой, но при этом самой любимой частью моей работы. Те моменты, когда мне казалось, что мы с Локвудом выступаем не только против полчища призраков, но и против всего мира. Рука об руку, плечом к плечу, синхронный шаг — это все про нас. Я доверяла ему. Он доверял мне. Мы в любой момент готовы были вступить в бой друг за друга, прикрывая чужой тыл. Так и должно было быть. Так было правильно. И это чувство, иначе не сказать, окрыляло.
Я помню, что чувствовала, когда впервые встретила его сидящим в своем любимом кресле в гостиной на Портленд-роу. Трепет и восхищение (это если говорить о самом Локвуде. В целом же в тот момент меня одолевали усталость и раздражение, если я правильно припоминаю). Он излучал уверенность и устремленность, которые покорили меня с первой секунды. Я видела в нем сильного лидера, за которым я была готова пойти на самый край света и, пожалуй, даже чуть дальше. Возможно, тогда я даже могла назвать его безупречным. С того момента многое изменилось. Не столь мое впечатление о нем, сколь изменились я, Локвуд и, в конце концов, наши отношения. По мере нашего сближения я узнавала о нем все больше: о Джессике, родителях, о потаенных переживаниях и целях, которые он на самом деле преследовал. Иногда мне казалось, что он позволил мне стать частью его собственной трагедии, в которую он до этого не впускал никого. Мне удалось узнать совсем другого Локвуда — отчаявшегося и разбитого, искавшего свое спасение в смерти. Локвуд рискнул подпустить меня к себе ближе, чем кого бы то ни было, и я была благодарна ему за это. Так я чувствовала, что могу помочь ему справится с его болью, разделить её пополам. И, что уж греха таить, так я чувствовала себя нужной и особенной.
Но, к моему счастью, похоже, Локвуд наконец сумел отпустить свое прошлое. По крайней мере, теперь оно было не единственной вещью, что руководило им. Это я поняла в тот самый момент, когда он совершенно спокойно отреагировал на слова Мариссы о его родителях. События, произошедшие с ним когда-то, сделали его тем, кем он был теперь. Но смирившись с произошедшим, Локвуд не потерял свою индивидуальность. Он нашел для себя новые цели, новые причины, чтобы жить. Он стал более открытым, мог спокойно говорить о Джессике, перестал быть столь безбашенным и зависимым от опасности. Это вовсе не значило, что боль ушла — от таких вещей тяжело избавиться. Это лишь говорило о том, что Локвуд нашел способ справляться со своей горечью. Он изменился, но при всем при этом остался таким родным мне Локвудом.
Тишину между нами нарушал лишь скрип половиц под нашими ногами. Мы уже стояли на лестничной площадке, оглядываясь по сторонам. Перед нами в разные стороны расходился широкий коридор с несколькими дверями по его периметру. Локвуд уже здесь бывал и, по его словам, заглянул во все комнаты, но, быть может, ввиду нашего несерьезного отношения к этому делу, он не осмотрел их достаточно тщательно, потому что тяжесть, лежащая у меня на сердце, все не улетучивалась. Мы с ним переглянулись и, кивнув друг другу, направились в разные части коридора. Локвуд в левую, а я — в правую.
Должна сказать, что с недавних пор у нас появилась странная привычка общаться взглядами. Мы так часто переглядывались, подмигивали или просто смотрели друг другу в глаза, что даже не самый наблюдательный Киппс однажды съязвил на эту тему, мол, скоро у нас обоих вместо лиц будут зиять прожженные дыры, если все так продолжится. Естественно, мы на это просто отмахивались или отвечали ему той же монетой — в конце концов, о нашем старом друге Квилле у нас скопилось достаточно острых каламбуров. Но и отрицать очевидное было трудно. С недавних пор мне стало казаться, что мы куда больше можем сказать друг другу взглядами, нежели словами. Не поймите меня неправильно — мне нравилось болтать и смеяться с Локвудом, но порой тишина была ценнее любых слов.
Итак, я направлялась в конец коридора, отчаянно прислушиваясь. Вокруг было тихо, даже пол на втором этаже почти не скрипел. Это меня настораживало. Я не чувствовала опасности на парапсихологическом уровне, но моё чутье неустанно твердило, что здесь что-то не так. Локвуд как-то говорил мне прислушиваться не только к своему Дару, но и к внутренним ощущениям. Именно так я и сделаю.
Я проходила вдоль стен, легко касаясь их пальцами, пытаясь уловить какое-то призрачное эхо. Вдруг я услышала неприятный скрип где-то впереди себя. Присмотревшись, я заметила небольшое окно в стене коридора. Оно было закрыто. Скрип повторился и тут же стих.
Медленно продвигаясь вперед, я начала чувствовать, что температура потихоньку падает. Я положила правую руку на эфес своей рапиры. Значит, я не ошиблась и ещё один Гость все-таки есть. В другом конце коридора послышался еще один скрип. Я подумала, что это Локвуд открыл дверь, чтобы заглянуть в другую комнату. Оборачиваться мне почему-то отчаянно не хотелось.
Впереди замаячила еще одна дверь. В отличие от остальных, она была окрашена в белый цвет. Дверь была довольно старой — даже с растояния я могла заметить, как облупилась на ней краска. Я скорее направилась к ней, все также скользя пальцами по древним обоям. Скрип послышался еще раз, но я уже не могла определить, откуда он доносился. Мне стало очень холодно.