Выслушав весь рассказ, Локвуд залпом выпил остатки своего чая и вскочил на ноги, после чего принялся раздавать указания. Джорджа он попросил вызвать нам такси. Холли пошла складывать наши вещи. Сам Локвуд побежал звонить инспектору Барнсу с просьбой прислать сюда нескольких полицейских из ДЕПИК. От меня он потребовал, чтобы я оставалась на месте и отдыхала. Хотелось немного попрепираться с ним и заявить, что я в полном порядке, но, увы, я все ещё чувствовала себя, как выжатый лимон, хоть и куда лучше, чем в том чулане. Так что мне ничего не оставалось, кроме как поудобней усесться в своем кресле и с мрачным видом допивать свой чай.
Полицейские прибыли довольно быстро, даже такси еще не успело приехать. Барнс по прибытию на место немедленно отправил нескольких своих людей, чтобы те забрали тело из подвала, еще пару сотрудников отослали в соседний дом, где, как они предполагали, и должен был жить покойный Генри. Там они встретили пожилую даму по имени Мэгги Ортон, которая рассказала им о том, что примерно двадцать лет назад её юный сын Генри Ортон исчез без следа. Когда она услышала о том, что его застрелила сошедшая с ума дочь её старого соседа, госпожа Ортон едва не схватилась за сердце — ей и в голову не могло прийти, что та милая девочка Аделаида, которую она когда-то знала, могла пойти на подобное. Миссис Ортон лично изъявила желание поблагодарить нас за то, что мы нашли её сына. Она долго со слезами на глазах жала Локвуду руку, после чего не выдержала и вовсе разрыдалась.
Инспектор Барнс немедленно потребовал от нашего начальника детального отчета о всем произошедшем, но Локвуд увильнул, сославшись на моё плохое самочувствие (учитывая то, что к тому моменту я чувствовала себя куда лучше, могу поспорить, что это был лишь предлог для того, чтобы не распинаться перед Барнсом лишний час), и до того, как инспектор успел что-то возразить, вместе с нами запрыгнул в ожидающее нас ночное такси, скороговоркой сообщив водителю наш адрес.
Когда мы ввалились за порог нашего дома, стрелки на моих часах со светящимся циферблатом показывали час ночи. Холли даже не вышла из такси, сразу решив поехать домой, поэтому теперь нас в доме было только трое: Локвуд, Джордж и я. Стоило Локвуду закрыть за нами дверь, как Джордж громко заявил, что использует душ первым. Как выяснилось, он зря сказал об этом вслух, ибо Локвуд в один миг сбросил с себя пальто и, опередив Джорджа, побежал по винтовой лестнице первым. Его можно было понять: никто не захочет использовать ванную в ближайшие несколько часов, если там уже побывал Джордж. Каббинсу оставалось лишь раздраженно вздохнуть и, бормоча себе под нос что-то невразумительное (я отчетливо услышала слова «пойду спать так»), тяжело подняться наверх вслед за Локвудом.
Ну а я отчетливо понимала, что сил добраться до своей любимой мансарды у меня уже нет, так что я забросила свою рапиру в подставку для зонтов, швырнула рюкзак куда-то в сторону и устало побрела в гостиную, дверь которой была ближе всех к прихожей. Войдя в комнату, я еле-еле дошла до стола, включила стоящую на нем лампу, а после мешком плюхнулась на близстоящий диван. Запрокинув голову на спинку, я прикрыла глаза, наконец-то чувствуя, что могу расслабиться и спокойно отдохнуть. Но не тут-то было.
Болтая с ребятами после задания, разговаривая с полицейскими из ДЕПИК и даже едя в такси, зажатая посередине на задних сидениях между Холли и Джорджем (Локвуд как обычно сел спереди), я не испытывала практически ничего, помимо зверской усталости и ноющей боли во всем теле. Но сейчас, когда мои мечты о тишине и мягком матрасе наконец сбылись, на меня тяжелым грузом навалилось осознание произошедшего, а после этого и обжигающий стыд.
Я провалилась по всем фронтам. Пошла с Локвудом на второй этаж без нужного оборудования, потерпела поражение в общении с Гостем, поддалась призрачному захвату, распустила нюни и, в конце концов, наверняка упала в глазах Локвуда. Последнее было худшим из всего вышеперечисленного. Я мало того, что повела себя совершенно неподобающе агенту, так еще и наговорила ему всякого… Впрочем, стыдно мне было не столько за то, что я ему сказала, сколько за то, как я при этом выглядела. Я, кажется, еще никогда не чувствовала себя столь жалкой и разбитой, тем более, перед ним. Прокрутив в голове все мои слова и действия за эту ночь, мне по-настоящему сильно захотелось сейчас же провалиться под землю или хотя бы выброситься из окна, чтобы больше не смотреть Локвуду в глаза.
Но, похоже, моим желаниям было не суждено сбыться. Во-первых, потому, что земля не разверзается прямо у человека под ногами по щелчку пальцев, а я слишком устала, чтобы встать с дивана и добраться до окна гостиной. А во-вторых, потому, что Локвуд уже стоял в дверном проеме и размеренным шагом направлялся в мою сторону.
Судя по его виду, он уже успел посетить душ: его волосы были слегка влажными и причудливо блестели в теплых лучах стоящей на столе лампы. Локвуд как раз протирал их полотенцем, после чего бросил его на спинку своего кресла. Он был одет в чистую белую рубашку с закатанными до локтей рукавами. Она, как и все его вещи, была идеально выглажена и выглядела примерно на размер меньше, чем должна была. Рубашку Локвуд не потрудился заправить в черные штаны. В общем, выглядел она как всегда — бесподобно. Единственным, что выбивалось из его типичного образа небрежной элегантности, были голые ступни. Похоже, Локвуд не пожелал вновь залезать в свои прожженные эктоплазмой ботинки.
Но важно было другое: Локвуд уже преодолел расстояние от двери до дивана и сейчас смерял меня спокойным взглядом с легкой улыбкой на губах. Мои попытки не смотреть ему в глаза с треском провалились, когда он заговорил:
— Позволишь? — дружелюбно спросил он, кивая на диван.
Я, не совсем понимая, почему он вдруг спрашивает у меня разрешения сесть на собственный диван, придвинулась к краю и растерянно кивнула. Но вместо того, чтобы присесть рядом, Локвуд предпочел положить голову мне на колени, бесцеремонно перекинув свои длинные тощие ноги через подлокотник. Он спокойно сложил руки в замок на груди, словно в том, что он делает не было совершенно ничего необычного, и умиротворенно прикрыл глаза. Я же сидела в абсолютном ступоре, боясь лишний раз пошевелиться или даже вдохнуть.
Сам Локвуд, похоже, совершенно не замечал моего напряжения или просто слишком хорошо делал вид, что все в порядке. Видя его таким раскрепощенным, я и сама через какое-то время успокоилась, позволив себе закрыть глаза и снова откинуться на спинку дивана. Когда я для удобства положила руки на свои колени, то наткнулась на рассыпавшиеся по ним все еще влажные волосы. Не особо отдавая себе отчет в том, что я делаю, я стала методично перебирать в руках чужие пряди. Мягкий запах шампуня и эти незамысловатые действия позволили мне полностью расслабиться, и вскоре я уже почувствовала, что впервые за несколько часов отдыхаю. Мое сознание улетело куда-то ввысь и я позволила себе предаться размышлениям.
Иногда я задумывалась над тем, почему мы зовем Локвуда «Локвудом». Ну, то есть, очевидно, что это прозвище чертовски ему подходит и все такое, но оно ведь не являлось его именем. Его имя — Энтони. И тем не менее, все мы упорно зовем его по фамилии, хоть звать его по имени Локвуд никому не запрещал (запреты распространялись лишь на прозвища Тони и Большой Э. Я думаю, все мы помним причины… ). Я отчетливо помню, что после нашего первого совместного задания Локвуд сказал мне, что я могу звать его так, как мне нравится (опять-таки, кроме Тони и Большого Э). И я стала звать его Локвудом. Потому что так называл его Джордж, Барнс и вообще все. Эта кличка приелась, стала для нас такой же привычной, как и все остальное в нем: от его блестящей улыбки до полов длинного черного пальто. А Локвуд был и не против. Его вполне устраивало то, что его истинное имя никогда не произносилось вслух. И я знала, почему так было, причину Локвуд не от кого не утаивал, и тем не менее… Когда я смотрела на него, я видела только Локвуда, а «Энтони» проскальзывало лишь где-то глубоко в подсознании, было словно тихим шепотом листьев на ветру, или легкой лимонной ноткой в творожной запеканке. Глядишь, даже этот привкус и тот скоро исчезнет. А Локвуд словно бы только этого и ждал. Мне казалось, что это как-то неправильно — испытывать страх перед собственным именем. Иногда я думала, что если я хотя бы раз назову его «Энтони», то все изменится, Локвуд наконец-то примет себя целиком и полностью, избавившись от тяжелой ноши на своих плечах. Или нет. Сказать было сложно. И тем не менее, я решила, что когда-нибудь попробую.