В том же ряду целителей и заклинателей появляется иудей и у Лукиана:
Один священными средствами гонит прочь болезнь,
Заклятья произносит нараспев другой,
А иудей поет иные глупости. (Подагра, 171-173).
В другом памфлете Лукиан иронически описывает изгнание бесов неким палестинцем, причем описание таково, что трудно отделаться от впечатления, что сатирик метит в Евангелия и Деяния апостолов. Во всяком случае указание на Палестину показательно само по себе.
«Все знают сирийца из Палестины, – пишет Лукиан, – мудреца, изощренного в таких делах, который принимает множество больных, страдающих при лунном свете падучей, закатывающих глаза и исходящих пеной; он ставит их на ноги и отпускает от себя здравыми, избавляя от болезней за крупное вознаграждение. Когда он подходит к лежащему и спрашивает его, откуда в тело вошли болезни, сам больной молчит, а злой дух – по-гречески или по варварски, или иначе, смотря по тому, откуда он происходит, – отвечает ему, как и откуда он вошел в человека. Сириец изгоняет духа, приводя его к клятве, причем прибегает к угрозам, если тот не соглашается (ср. Мк 5:9; Лк 8:30; Деян 19:15). Я видел сам, как злой дух выходил из человека, похожий на черный дым» (Любитель лжи, 16) [57]. Говоря о Палестине, античные авторы часто называли ее Палестиной Сирийской, а проживающей в ней иудеев – палестинскими сирийцами или сирийскими иудеями (Мегасфен. Об Индии. FGrH, fr. 3). Скорее всего и в данном случае под «сирийцем из Палестины» нужно разуметь иудея.
Примечательно, что о бродячих еврейских заклинателях, и в их числе о «семи сынах иудейского первосвященника Скевы», говорится и в Деяниях апостолов, 19:13-14. А Ипполит Римский рассказывает, что маги призывают демонов на еврейском языке или демонов с иудейскими именами (Против всех ересей, IV, 28). О том же говорит и Лукиан (Александр или лжепророк, 13).
Не подлежит сомнению, что магия широко практиковалась в среде ранних христиан, – однако, думается, все же не шире, чем в других религиозных группах и общинах. Почему же возникло устойчивое представление о христианах как о колдунах и чародеях? Отчасти мы уже ответили на этот вопрос: по наследству от иудеев и в целом от восточных культов. Другой причиной было поведение самих христиан. Их отстраненность, обособленность от внешнего («языческого») мира, закрытость и таинственность их обрядов порождали всевозможные подозрения. Житейский опыт подсказывал, что так ведут себя люди, обладающие неким тайным знанием; последнее же в массовом сознании являлось ничем иным как магией и оккультизмом. О христианах говорили, что они «узнают друг друга по тайным знакам на теле (крестам?)», «называют друг друга без разбора братьями и сестрами», устраивают ночные собрания (Минуций Феликс. Октавий, 9; 31), – то есть обладают всеми признаками тайного сообщества. «Ночные богослужения христиан, – отмечал В. В. Болотов, – имели внешнее сходство с теми coetus noctum (ночными сборищами), с теми haeteriae (скопищами заговорщиков), против которых издавна вооружалось римское законодательство» [58]. Даже то, что христиане первых веков не имели собственных «храмов, жертвенников, жертвоприношений и обрядов» (Октавий, 10), – всего того, что отличает дозволенные культы от предосудительных «сборищ», – не обладали даже теми скромными молельнями-proseucha, в которых локализовались италийские иудеи, – эти совершенно вынужденные условия и обстоятельства казались несомненной уликой преступления.
О том, что собрания ранних христиан были, как правило, закрытыми от посторонних глаз, свидетельствует раннехристианская литература. Во всяком случае, никто из посторонних не должен был присутствовать при совершении таинств (Дидахе, 9; Иустин. 1-я Апология, 66), и церковный ересиолог Филастрий (ок. 330-397 гг.) осуждал монтанистов за то, что они сделали эти таинства публичными (О ересях, 49). Тертуллиан порицал даже тех христиан, которые молились в присутствии язычников (Против еретиков, 41). В свое время много говорилось о катакомбной жизни раннеримских христиан. Хотя современные исследователи пришли к выводу, что христианские катакомбы в Риме вовсе не служили убежищем, а просто были местом захоронения и поминовения усопших, нельзя совершенно отрицать того, что там совершались какие-то обряды, а в период гонений, надо думать, – большая их часть.