Следует добавить, что индивид, ответственный за появление непроизвольного жеста, может скомпрометировать свое собственное исполнение, исполнение какого-то соратника по команде, или представление, инсценируемое его аудиторией.
Когда посторонний случайно вторгается в зону, где дают представление, или когда член аудитории нечаянно входит за кулисы, то такой вторженец как бы застает присутствующих flagrante delicate[267]. Без чьего-либо злого умысла, лица, присутствующие в зоне, возможно будут уличены в деятельности, совершенно несовместимой со впечатлением, которое они обязаны, по более общим соображениям социального характера, поддерживать перед вторженцем. В этом случае срыв исполнения обусловлен несвоевременным вторжением.
В прошлой жизни и в текущей деятельности исполнителя, как правило, найдется хотя бы несколько фактов, которые, если их ввести во время представления, развенчают или, по крайней мере, ослабят претенциозные заявки исполнителя о себе, проецируемые им на других в качестве составной части общего определения ситуации. Такими фактами могут быть хорошо охраняемые темные секреты или отрицательно-значимые характеристики, которые каждый способен увидеть, но никто не называет вслух. Когда такие факты обнаруживаются, то обычно наступает общее замешательство. Чье-то внимание к ним может быть, конечно, привлечено непроизвольными жестами или несвоевременными вторжениями. Но чаще они актуализируются в результате каких-то намеренных высказываний или безмолвных поступков, полное значение которых недооценивается индивидом, вносящим эти высказывания и поступки во взаимодействие. Следуя распространенному словоупотреблению, такие срывы проецируемых образов можно назвать faux pas[268]. Когда исполнитель, не обдумав последствий, преднамеренно вносит в коллективное представление нечто свое, разрушающее образ его собственной команды, обычно говорят об «оплошности» или «промахе». Когда же он ставит под удар образ самого себя, проецируемый другой командой, говорят, что он «уронил кирпич себе на ногу» или «сел в лужу». Учебники по этикету дают классические предупреждения относительно таких опрометчивых поступков:
Если в компании есть хоть один, кого вы не знаете, поостерегитесь блистать эпиграммами или отпускать маленькие милые шуточки. Вполне возможно, что ваше остроумие, допустим, насчет веревки висельника попадет в человека, чей отец был действительно повешен. Первая необходимая предпосылка для успешной беседы — это хорошо знать свою компанию[269].
При встрече с другом, кого вы какое-то время не видели и об истории и теперешнем состоянии семьи которого вы не имеете свежей информации со стороны, надо избегать расспрашиваний или упоминаний о конкретных членах его семьи, пока вы не получите о них достаточных сведений. За время вашей разлуки с другом некоторые из них могли умереть, другие сбиться с пути, отделиться или попасть в большую беду[270].
Непроизвольные жесты, несвоевременные вторжения и faux pas — это все источники замешательства и разногласия, которые, как правило, не входили в намерения лица, ответственного за их появление и которых удалось бы избежать, если бы этот человек заранее знал последствия своей активности. Однако существуют ситуации, часто именуемые сценами, в которых индивид действует с намерением разрушить или возмутить до опасной грани видимость вежливого согласия, и хотя при этом он может преследовать более сложную цель, чем просто возмутить спокойствие, он все-таки сознает, что вероятным результатом его поведения будет то или иное нарушение общего согласия. Обиходное выражение здравомыслия: «устраивать сцену» — вполне здесь на месте, поскольку такими нервными срывами фактически создается некая новая сцена. Прежняя и ожидаемая взаимоигра между командами внезапно отбрасывается прочь и новая драма насильственно занимает ее место. Знаменательно, что эта новая сцена часто влечет столь же внезапную перегруппировку и перераспределение прежнего командного состава в две новые команды.
Некоторые сцены возникают тогда, когда одни участники команды больше не в состоянии выносить неумелое исполнение других и вдруг взрываются прямой публичной критикой тех самых лиц, с кем они должны поддерживать драматургическое сотрудничество. Такое нарушение командной дисциплины часто разрушительно для исполнения, которое спорящие стороны обязаны вместе представлять: одно из последствий скандала — возможность для аудитории заглянуть за кулисы, а другое — оставить у нее ощущение, что в данном исполнении наверняка есть нечто подозрительное, раз те, кто знают его лучше, с ним не согласны. Другой тип сцен случается, когда аудитория больше не может или не хочет продолжать игру вежливого взаимодействия и потому агрессивно встречает исполнителей такими действиями или экспрессивными выходками, которые будут неприемлемыми для любой команды. Это тот случай, когда человек собирает в кулак свое гражданское мужество и решает «объясниться» с другим или «высказать ему все как есть». Уголовные суды фактически институционализировали этот вид открытого разлада в публичном представлении как последнюю главу разоблачения убийственных тайн, когда на судебном заседании индивид, который до того сохранял убедительную позу невиновности, вдруг сталкивается в присутствии других с неопровержимыми экспрессивными свидетельствами того, что его поза — только поза и больше ничего. Еще один вид сцен возникает, когда взаимодействие между двумя лицами становится столь громогласным, накаленным, или иным образом привлекающим внимание, что находящиеся поблизости, занятые своим собственным разговорным взаимодействием люди, вынужденно превращаются в свидетелей или даже принимают чью-то сторону и вмешиваются в драку. Последний из разбираемых нами типов сцен бывает, когда лицо, действующее как одночленная команда, берет на себя серьезные обязательства, заявляет нешуточные притязания и запросы и не оставляет себе пути к отступлению, ибо аудитория этого ему не простила бы. Обычно такой человек старается, чтобы его притязания согласовались с вероятными запросами данной аудитории и были одобрены и признаны ею. Но если его мотивация к самовыражению достаточно сильна, этот индивид может выдвигать притязания или брать на себя обязательства, которые, как ему известно, аудитория, вполне возможно, и отвергнет. Он сознательно ослабляет свою защиту в присутствии людей аудитории, отдавая себя, как говорится, на их милость. Таким актом индивид обращается к ним с предложением трактовать их как часть своей команды, либо позволить считать себя частью их команды. Подобная ситуация достаточно затруднительна сама по себе, но когда на беззащитную просьбу отвечают прямым отказом, человек страдает еще и от обыкновенного унижения.
270
The canons of good breeding. Or the handbook of the man of fashion. Philadelphia. Lee & Blachard, 1839, p. 80.