Несмотря на то, что исполнители и аудитория используют все эти приемы управления впечатлениями, а также многие другие, разумеется, инциденты все равно случаются и аудиториям удается мельком заглянуть за кулисы представления. Когда такое происходит, члены аудитории порой получают важный урок, более значимый для них, чем то злорадное удовольствие, которое они могут извлечь из разоблачения чьих-то темных, доверительных, внутренних или стратегических секретов. Возможно, члены аудитории откроют для себя некий фундаментальный демократизм жизни, который обычно хорошо скрыт. Будь то представляемый характер сдержанно-ответственным или беззаботно-легкомысленным, свойственным высокому или низкому общественному положению, человек, исполняющий этот характер, все равно предстанет тем, кем он по большей части является: одиноким игроком, втянутым в изнурительное дело воспроизведения этого характера. Под многими масками и многими характерами каждый исполнитель сохраняет еще одно выражение лица, но выражение индивидуальное, явно необобществленное, сосредоточенное — выражение человека, который в одиночку решает трудную, коварную задачу. Симона де Бовуар в ее книге о женщинах приводит тому примеры:
И никакая бережливость не может гарантировать от таких случайностей, как капля вина, пролитая на платье, искра от сигареты, явившаяся причиной дырки; мгновенно исчезает роскошное создание, куда девается праздничный вид, с которым она красовалась в салоне, одаривая всех улыбкой; а вместо этого появляется расчетливая домохозяйка с серьезным, лишенным какого-либо намека на улыбку лицом; и тут открывается, что весь ее туалет, ее костюм — это не какой-то букет, фейерверк, бесценное и преходящее великолепие, предназначение которого — щедро одарить мгновение, озарить, ослепить своим блеском; отнюдь не демонстрация своего богатства, своего состояния, это вложение капитала; он стоил каких-то жертв; испортить его — значит претерпеть непоправимую катастрофу. Нечаянно посаженное пятно на одежде, вырванный клок, неудачно сшитое платье, плохо сделанная завивка — все это воспринимается как катастрофа гораздо большей значимости, чем подгоревшее жаркое или разбитая ваза; а все потому, что кокетка не только отдает себя во власть вещей, она хочет, чтобы ее воспринимали как вещь, а без этих вещей, вещей-посредников, она не ощущает себя в безопасности в этом мире[295].
Человек, зная, что его аудитория по пустяковым поводам способна формировать плохие впечатления о нем, может стыдиться вполне добронамеренного честного поступка просто потому, что контекст его совершения создает ложные впечатления чего-то плохого. Чувствуя этот необоснованный стыд, индивид начинает подозревать, что его переживания могут быть замечены публикой. Дальше человек со страху может внезапно поверить, будто его вид подтверждает эти ложные умозаключения о нем. И тогда он, возможно, добавит к сомнительности своего положения новые осложнения, пустившись в защитные маневры, какие он предпринял бы и в случае своей действительной виновности. На этом пути, гадая, что могли бы навоображать о нас другие, каждый из нас имеет возможность быстро стать в собственных глазах наихудшим человеком, какого только он способен себе представить.
В той мере, в какой человек поддерживает перед другими спектакль, в который сам не верит, он может начать испытывать особого рода отчуждение от самого себя и особого рода недоверчивость по отношению к другим. Вот что сообщила, например, одна американская студентка:
295