— Дак, кольцужка-то нашей новгороцкой работы, — оправдывался тот, — глянь-кось: колецки махонькие и клепка круглая, такая любой удар выдюжит.
— Ну? — подзадорил его Василий.
— Ей-бо! Она под ударом пружинит и не сецется. Вдарят — синяк на коже останется, а крови не будет. Не то цто панцири ганзейские, — пренебрежительно махнул Семен в сторону сверкающих доспехов, — по швам лезут…
— Про ганзейскую броню не знаю, — не унимался Василий, — а как ваши новгородские «колцужки» под московскими мечами секлись, сам недавно видел.
С самого начала пути Василий все время задирал Семена. Тот, однако, по обыкновению, отмалчивался и даже остановил однажды попытавшегося вступиться за него Матвея: «В нашем князе язвун сидит и спокоя ему ее дает. А мне в том зазора нету — пусть язвит». В этот утренний час «язвун», должно быть, и впрямь тревожил Василия. Он чуть помолчал и продолжил:
— Но в одном ты правый: синяки опосля ударов и в самом, деле остаются, иные до сих пор на Шелоне лежат.
— Не до посмешек ныне! — оборвал его Матвей и добавил уже мягче, указывая на обширное, наполненное лязгом и грохотом строение: — Вот это и есть ханские оружейные мастерские, карханой прозываются. Стал быть, пришли.
У ворот карханы сидел толстый татарин. Увидев приближающихся чужеземцев, он стал лениво подниматься, опираясь на копье.
— Мы к уста-баши, — сказал Матвей, указывая на товарищей.
Татарин молча направил на них копье.
— Коли нам нельзя, так кликни самого сюда. — Матвей пояснил свои слова жестом и несколько раз повторил: «Уста-баши».
Копье наклонилось чуть ниже.
— Экий нехристь! Дай-ка я с ним поговорю. — Василий вышел вперед и грозно сдвинул брови: — Ну-ка, басурманин, веди нас к старшему мастеру! Да не мешкай, пока добром говорю, и дуру свою убери!
Он положил руку на рукоять висевшего у пояса ножа и сделал шаг вперед. Татарин что-то резко крикнул, его копье уперлось в грудь Василия. Семен схватил того за плечо и потянул назад.
— Охолонь, не дома. А татарина ножным сверком не возьмешь. — Он вытащил из-за пояса серебряную монету и повертел ее в пальцах.
Копье стало медленно подниматься. Семен кинул монетку, стражник ее поймал и мотнул головой.
— Видишь, дозволяет, — ухмыльнулся Семен. — Я ихние порядки знаю. У них служилые люди жалованья не полуцают. Цто промыслят, тем и живут. Верно? — подмигнул он, проходя мимо татарина.
Тот осклабился:
— Верна, верна. Харош бахадур, умный башка. Один умный башка на три халата…
Старший оружейный мастер — уста-баши Дамян оказался высоким сухим стариком с белой, словно серебряной, головою и узкой клиновидной бородкой. Встретил он гостей настороженно и, лишь когда услышал про привет с родной стороны, чуть просветлел лицом.
Служил он в ханских мастерских без малого двадцать лет, а родился и вырос в Мещерском городке, стоящем на самом краю московской земли, у границ с Диким полем и Рязанским княжеством. В один из многочисленных татарских набегов Мещерский городок был разрушен до основания, а из немногих уцелевших его обитателей осталась едва ли не сотня ремесленников, которых вывели татары из общей толпы жителей, прежде чем обрушить на них удары своих топоров.
Так стал русский оружейник Демьян татарским пленником. Сидел на цепи, страдал от жажды и голода, хранил на своем теле следы от побоев за гордый норов и многие побеги. Спасали его от лютой смерти золотые руки и знание оружейного дела. Со временем вышло ему послабление, зажил получше, но не терял надежды вернуться в родную землю. Однако случилось иначе: убедил его проезжий московский человек, что родной земле можно и на чужбине служить. Начал он работать еще прилежнее — поставили старшим над пленными оружейниками. И превратился русский Демьян в уста-баши Дамяна. И пошли в Москву от уста-баши тайными путями разные важные вести…
— Спасибо за привет, добрые люди, — поклонился уста-баши гостям.