— А то и знацит, цто разграбили караван.
— Как разграбили?
— Обнаковенно как, — пожал плечами Семен. В его памяти промелькнула картина ночной резни, которую он наблюдал из своего тайного укрытия. Татары напали на караван, когда тот готовился к мирному ночлегу. Стоянка вмиг огласилась лаем, ржанием, криками верблюдов, руганью и предсмертными воплями. В отблесках костров мелькали искаженные страхом лица. Осмелившиеся сопротивляться были тотчас же лишены жизни. Та же участь постигла утаителей своего добра. Одного обезумевшего купца, проглотившего несколько дорогих каменьев, тут же вспороли, как тюк с товаром. Другого, пытавшегося закопать несколько золотых поделок, воткнули головой в землю и пригвоздили к ней копьем. Пощадили только немедленно вставших на колени и склонивших головы. — Семен помолчал, что-то припоминая, и добавил: — Обнаковенно как: по-татарски.
— А наш-то купчина цел?
— Целый, его щас к мухтасибу доставили.
— Ну?
— Цто — ну? Двое суток не спамши…
Через час Матвей стоял перед мухтасибом.
— За свининкой пришел? Сичас пожарим мала-мала — и отдай надо. — Мухтасиб зазмеил улыбку.
— Зачем жарить?! — возмутился Матвей. — Мне купчишка живой нужен и неповредимый! Аль забыл наш уговор? Моя лечеба с ложью силу теряет, гляди, опять занедужишь.
— Не нада опять! — испугался мухтасиб. — Забери свой Вепирь.
— Письмо с тобой? — спросил Матвей, когда к нему подвели побитого человека в изодранной одежде.
— Куды там, тотчас отобрали! — ответил тот, плохо ворочая языком.
— Отдай письмо, господин! — обратился Матвей к мухтасибу. — Опять уговор ломаешь?
— Зашем ломаешь? Говорил вернуть Вепирь? Бери! Говорил вернуть Вепирь с письмом? Нет! Тада не бери!
— Так я все дело заради этого письма затеял. Выходит, ты меня за мою лечебу еще и обокрал!
— А зашем тибе письмо?
Матвей доверчиво наклонился к мухтасибу:
— Говорил мне один человек, что братья-царевичи супротив Ахмата крамолу затевают и будто в письме про это прописано. Так если я доведу письмо до царя, он мне денег даст, а может, и своим уртаком[34] сделает…
Мухтасиб подумал и бросил Матвею звонкий мешочек:
— Вот тибе за письмо! — Он поколебался и бросил еще один, помельче: — Вот тибе за молчание! А пиред хан я за тибя скажу. Коль не дурак — станешь уртак. — Он громко засмеялся вышедшей складнице.
Еще через час мухтасиб стоял перед Ахматом, склонившись в глубоком поклоне.
— Великий хан! Мои люди перехватили письмо к царевичу Муртазе от его нечестивого брата Латифа. Из письма следует, что братья хотят захватить трон Большой Орды, когда ты пойдешь походом на Москву.
— Ты в своем ли уме, мухтасиб?! — вскричал хан.
— Я бы с радостью обезумел, если б это помогло стать моим словам ложью. Погляди сам! — Мухтасиб подсеменил к Ахмату и, не разгибаясь, протянул ему свиток.
Ахмат внимательно осмотрел его и остановил взгляд на печати.
— Тамга настоящая, Махмудова, — проговорил он. — Это ведь ее стащил Латиф, убегая из наших степей. Неужто и в письме написано так, как ты сказал?
— Так, повелитель, — вздохнул мухтасиб.
— Тогда нужно отбить охоту у Муртазы садиться на чужое место! — Ахмат помолчал и вдруг зашелся в громком крике: — На кол! На кол!
Неожиданный гнев и ханская немилость мгновенно разнеслись по дворцу. Люди, еще утром искавшие дружбы с кэшик-бегом, сразу отворотились и стали проклинать его. Оказалось, что добрая половина уже давно подозревала Муртазу во многих нечистях, но их скудный разум не смог связать отдельные части воедино.
— Только мудрость великого хана, — добавляли они восхищенно, — может срывать темные покровы с ночи и просветлять ее.
А Муртаза, потеряв свою недавнюю гордость, катался по полу, гремя железными цепями, и исступленно твердил о своей невиновности.
В громогласном хоре осуждающих и клеймящих не было слышно лишь голоса бекляре-бега. Осторожный Кулькон, по обыкновению, старался удержать Ахмата от решительных мер:
— О повелитель! Власть должна не только карать, но и защищать припавших к ее ногам. Муртаза долгое время верно служит тебе, а ты хочешь казнить его по первому же навету. Ведь может быть и так, что Муртазу оболгали.
— Настоящий воин сразу же убивает врага, обнажившего саблю! — сказал сурово Ахмат. — Рассуждение же может только погубить воина!
Кулькона поддержала хатун Юлдуз.
— Это дело всего нашего рода, а не только твое, — говорила она Ахмату. — Пусть все племяшей судят и выносят свой приговор. Тогда не ты один, а все мы за их смерть в ответе будем перед аллахом.