— Обнесли меня, государь! — вскричал напуганный боярин.
— Дак она туточки стоит, сам, поди, видел, — сказал Хованский. — Хочешь, доставим, сама все скажет!
Боярин помолчал, потом повалился в ноги:
— Винюсь, государь! Молодой был, бес одолел…
— Какова кара за сей грех? — повернулся Иван Васильевич к судному дьяку.
— Если девка хорошего рода и после позора засядет в девичестве, то платить похитителю за срам три гривны золота — на наши деньги двадцать рублей.
— Внесешь в мою казну половину, а остальную твою вину отдаю митрополиту — во что он обрядит, то и будет.
Филипп сурово глянул на Кошкина и заговорил, тихо покачивая головой:
— О сколь невоздержанны вы, любосластные чада мои! Без страха перед язвами души впадаете вы в страстную пагубу, увидя женовидное обличье. Восхотевшись бесовской любовью, стремитесь к ней, тело обнюхивая, руками осязаете и сластию распаляетесь, аки жеребец некий, аки вепрь, к свинье своей похотствуя…
Владыка помолчал, а потом возвысил голос:
— Господь однажды сожег за блудодействия содомлян, и, чтоб кара сия минула тебя, умилостивь Христа молитвами, и лощениями, и чистотою, и говеньем. Перепишешь саморучно канон великий, творение нашего святого отца Андрея Критского, а дотоле в божий храм тебе дороги нет, и священных иерархов наших не лицезрей. А теперь изыди с очей моих!
Боярин с помертвелым лицом пошел прочь — наложенная епитимья обрекала его на полугодовой каторжный труд и жалкое затворническое житье. Оставшиеся со страхом смотрели на государя.
— Захарьин Никита Романыч! — позвал Иван Васильевич.
Боярин грохнулся на колени и торопливо заговорил:
— Винюсь перед тобой, государь, и пред тобой, владыка! Во всех прегрешениях моих бывших и будущих. Тотчас же пошлю людей по твоему указу, государь, для порубежных работ. И сверх того еще пять человек.
Великий князь приветливо улыбнулся и сказал:
— Встань, Никита Романыч! Вишу, болит у тебя душа за русскую землю, и потому да простятся тебе все прошлые грехи. Так, владыко?
Филипп склонил голову и поднял руку.
— Исповедуйся святому отцу и прими отпущение, да гляди на будущее… — Великий князь погрозил боярину своим тонким пальцем.
— Мы тоже исполним твой указ, государь! — разом зашумели остальные бояре. — Пошлем своих людишек, чего там! Дело-то общее, святое!
— Ну тогда, бояре, и я со своим судом подожду, — поднялся Иван Васильевич, — ладком да рядком дело лучше строится. А теперь давайте отобедаем вместе.
— Спасибо, государь! — ответил за всех Федор Акинфов. — Затмение нашло на нас, ты уж не обессудь. Можа, и Лыку простишь заодно — у него голова тоже, чай, просветлилась.
Подумал великий князь и приказал вернуть опальника. Бояре с радостными лицами бросились ему в ноги.
Митрополит Филипп поднялся и торжественно заговорил:
— Радостно мне видеть, дети мои, сколь вы дружно землю нашу от сыроядцев поганых защитить тщитесь.
Церковь наша от того святого дела в стороне не будет. Сегодня же прикажу отписать, чтобы монастырские люди тоже шли границу крепить. Да поможет вам бог!
За обедом великий князь был весел и милостив. Беспрестанно сновали блюдники, приносившие в знак особой милости к какому-нибудь боярину кушанья с царского стола. Нескольким боярам, в том числе и Акинфову, был доставлен хлеб из рук самого государя, что означало душевную благосклонность, а Патрикееву с Холмским — еще и соль — знак великокняжеской любви. Ходили промеж столов и чарочники, разносившие разные пития. Знатную и нежданную честь оказал государь своему брату Андрею, отослав ему в подарок большую золотую чашу с вином.
— Чудно ты сегодня большое боярство уважил, государь, — говорил ему Патрикеев после обеда. — Очень все остались довольны твоей милостью. И с работными людьми ловко устроилось. Не думал я, что тебе это дело так быстро удастся, сам знаешь, сколь бояре наши крепки.
Иван Васильевич довольно усмехнулся и сказал:
— Всякое дело свершить можно, коли с умом к нему подойти. Читать, Иван Юрьич, умные книги надо, из них много чего в дело можно вставить.
— Это не в той ли толстой ты вычитал, как бояр укротить? — показал Патрикеев на переложение с греческого.
— А что? — прищурился Иван Васильевич. — У византийских царей мудрости не грешно поучиться, недаром они столько лет страной ромеев правили. Вот послушай, что в ней написано: «Если добудешь просимое окриком и страхом, оставишь за собой ропот и озлобление. Обвини вселюдно просимого в каком-либо грехе, и он во искупление с радостью отдаст тебе больше, чем ты хотел». А грехи, как видишь, у каждого найти можно.