— Для чего ж такое?
— Дык вить думают, что коли в одной могилке полежат, то рабу все грехи покойницкие перейдут. Известно, дикари…
— Постой-ка, — встрепенулся Матвей, — ежели старик не дурак, то ему самое время пятки салом мазать и бежать. Ну-ка глянь, где он.
Вокруг юрты было пустынно. Весь татарский стан спал крепким предутренним сном.
— Тихо… — доложил вернувшийся Семен. — И нам бы бець нужно. Схоронимся где-сь, а там бог милостив, не выдаст поганцам.
— И то верно, — задумчиво проговорил Матвей, — только схорониться всегда успеем. Наших надобно упредить, что басурманцы к приступу готовятся…
По вражескому стану, кое-где озаренному сторожевыми кострами, неслышно заскользили две тени. Им повезло: утомленные быстрым переходом, все вокруг спали беспробудным сном. Но времени оставалось мало — уже осветлился край ночного покрова, начали блекнуть звезды, низины заполнялись белым туманом. Там, куда они двигались, туман становился все гуще, время от времени они натыкались на пасущихся лошадей, и те, испуганно всхрапывая, шарахались в сторону. Взошло солнце, а реки еще не было видно. И только когда его лучи стали разгонять туманные заводи, впереди заискрилась широкая гладь Оки. Там, на другом берегу, лежала родная, долгожданная земля, о которой так мечталось на чужбине. Но добраться до нее было нелегко — стремительно и широко несла здесь Ока свои воды. Они пошли вдоль берега, пытаясь отыскать что-нибудь, позволяющее продержаться на плаву, и неожиданно за извивом реки наткнулись на татарина, приведшего на водопой нескольких копей. Увидев перед собой двух грязных, изможденных оборванцев, тот дико вскричал и прытко побежал в сторону невысокого холма — там, должно быть, находились его товарищи.
Делать было нечего.
— Лови коняку! — крикнул Семен и, схватив за гриву самую рослую лошадь, погнал ее дальше в воду.
Через мгновение они уже плыли, держась за лошадиные хвосты. С отдалявшегося берега понеслись резкие, гортанные крики. В воздухе прошелестело несколько стрел. Одна из них воткнулась в холку Матвеевой лошади, та пронзительно заржала и закрутила головой. Другая угодила Семену в плечо, и он перестал работать рукой.
Между тем раненая лошадь стала быстро выбиваться из сил. Она захрипела, движения ее стали беспорядочными, и Матвею ничего не оставалось, как отпустить ее. Он глубоко нырнул, стараясь обмануть стрелявших, а когда вынырнул и осмотрелся, то Семена уже не увидел, только оперение стрелы, разрезавшее воду, говорило о том, что его товарищ продолжал тянуться за своей спасительницей. Матвей поспешил вперед, снова нырнул и, разглядев в мутно-желтой мгле тело Семена, схватился за стрелу и с силой, какая только нашлась в нем, выдернул ее. Глотнув свежего воздуха, он снова погрузился в воду, перекинул через шею безжизненную руку Семена, и так они поплыли к желанному берегу. До него оставалось не так уж много, но силы лошади, тянувшей за собою двух людей, были на исходе. Еще немного — и она утащит за собой под воду Семена, вцепившегося в ее хвост мертвой хваткой утопающего. Помощь пришла неожиданно. С родного берега бросились к ним несколько человек из стоявшей неподалеку сторожевой заставы и выволокли их из воды, уже потерявших способность двигаться.
Первым в себя пришел Матвей. Увидев склонившиеся над ним родные русские лица, он нашел в себе силы прошептать:
— Чьи вы, братцы?
— Сторóжа от полка Верейского князя, — сказали ему в ответ.
— A-а… значит, жив Василий-то… Михайлыч, — улыбнулся Матвей.
— Жи-ив, при самом великом князе служит. Недавно только с государским словом мимо проскакал в Алексин-городок.
Матвей воспрянул:
— Так спешите к нему! Орда к приступу готовится. Спасайте своего князя и братьев своих спасайте!
И еще крикнул что-то громко-громко, как ему показалось, а на самом деле никто его не услышал, ибо впал он в беспамятство…
Василий проскакал всю ночь, сменив под собою несколько лошадей. В Алексин он прибыл, когда солнце стояло уже высоко. Крепость была в волнении. Показались первые ордынские отряды, у стен дурачились татарские удальцы. Они издали разгоняли своих коней и, чтобы обезопаситься от лучной стрельбы, ловко осаживали их в двухстах шагах от защитников. Отсюда, с незримой черты, неслись страшные ругательства, сопровождаемые непристойными действиями. Особенно изгалялся маленький, одетый в ярко-красное одеяние татарин. Он вскакивал на конскую спину, спускал штаны и являл алексинцам свой тощий зад. Те не оставались в долгу. Среди рева и свиста вырывались пронзительные вскрики: