Зайдя в казарму, Твин покрутила головой в поисках Слая, но тот, видимо, ещё не вернулся. И почему она должна постоянно бегать за ним?! Вечно его где-то носит, но и без него тоже как-то не так…
Твин не помнила ни единого дня из жизни до Легиона, даже дорога в Опертам сохранилась в памяти бессвязными обрывками. Но чего ей никогда не забыть — того яблока в руке мальчишки, протянутого в попытке утешить, когда она рыдала в тёмном углу казармы. Это был первый день в терсентуме, и его она запомнит до самой смерти, потому что именно тогда в её жизни появился Семидесятый.
С тех пор они стали не разлей вода, а потом как-то уж само так вышло, что на смену их дружбе пришло нечто иное. Только вот к чему это всё приведёт? У них ведь и так нет будущего, как и у любого в Легионе. Глупо дразнить себя несбыточными мечтами, слишком опасный путь вникуда. А они всё равно, со слепым упорством, цепляются за эту мёртворождённую любовь как за последнюю возможность почувствовать себя живыми, коснуться недосягаемого, дозволенного только свободным. Теперь пришло время и им пожинать плоды. Как будто раньше не знала, что будет в итоге! Нет, ну правда, на что она надеется?
«Ты лжёшь даже самой себе!»
Какого смерга! Альтера должна была заглохнуть как минимум до утра.
«Тебе плевать и на своего дружка, и на остальных. Ты просто ничтожная тварь, которая боится одиночества».
Твин зажала уши. Бесполезное решение, голос-то в голове.
«Заткнись! Ты ни черта не понимаешь!» — мысленно прокричала она.
«Не понимаю? — расхохоталась Альтера. — Да я вижу тебя насквозь! В прямом смысле слова, детка».
Твин замотала головой, прогоняя подальше навязчивый голос. Эта дрянь умеет бить по больному, лучше не обращать на неё внимания, отвлечься на что-нибудь.
Вытянув из-под койки жестяную коробку, оставленную ей в наследство одним старшаком, она извлекла пузырёк с чёрной краской и придирчиво осмотрела иглы. В своё время Твин просто нравилось наблюдать, как Двести Десятый набивал татуировки желающим, а потом и сама напросилась к нему в ученицы. От него-то она и узнала, что кость месмерита идеально подходит для работы: заточенные на конце сколы остаются острыми достаточно долго.
— Харо! Гони сюда!
Тот вопросительно посмотрел на неё. Твин жестом велела скинуть рубаху и, оценив рисунок на груди, недовольно покачала головой:
— Придётся поправить это безобразие. Готов?
Кивнув, Харо поудобнее устроился на койке. Твин зажгла масляный светильник и умостилась на друга сверху.
Альтера наконец заткнулась. Добилась желаемого и свалила, как обычно. Понять бы ещё, с чего она такой активной стала.
Иглы оставляли под бледной кожей чёрные точки, которые постепенно сливались в линии, а те в свою очередь в замысловатые узоры. Харо стал первым, на ком она опробовала своё мастерство, и, судя по всему, получалось у неё неплохо. Со временем и другие собратья начали приходить с просьбой изобразить что-нибудь эдакое, а сейчас её художества носит на себе добрая половина терсентума.
Так что можно смело сказать, что Харо раскрыл её талант. Она долго противилась набивать что-либо на его лице, но в конце концов поддалась на уговоры. Как выяснилось позже, останавливаться на этом он не собирался. За четыре года татуировка перешла с лица на шею; разрослась от кисти правой руки, плавно перетекая с плеча на спину, и заканчивалась у левого локтя. Сейчас же Твин кропотливо выводила рисунок на груди, медленно, не торопясь, заранее продумывая каждую линию до мелочей.
— Работы здесь хоть отбавляй, — сосредоточенно проговорила она, смахивая тряпицей кровь, — но успею закончить до…
Твин тяжело вздохнула. Не думать о торгах даже сейчас не получалось.
— Много лишних мыслей, — упрекнул Харо. — Прими как есть. Так проще.
Ещё один философ, мать его!
— Что я должна принять, скажи на милость, если у меня больше ничего не останется!
Он не ответил. Да и что скажет, сам ведь прячется, что черепаха в панцирь. Только с виду такой невозмутимый, думает, наверное, что незаметно со стороны, как он переживает.
— Смотри, кто объявился.
Твин даже не подняла головы. И так понятно, о ком речь.
— Неплохо, — Слай прислонился к стене и принялся рассматривать её работу. — Распугивать воронов самое оно.
— Засунь своё мнение себе в задницу, — лениво огрызнулся Харо.
— Прости, дружище, не могу, — хихикнул Слай, — у меня там всё ещё хер мастера и мечты о прекрасном будущем.
— Где тебя носило? — холодно спросила Твин.
— Да Шустрый с Триста Шестым с охоты вернулись. Правда, добыча у них так себе.
Твин подняла голову:
— О чём ты?
— Сейчас расскажу. Керс? Керс! Оглох, что ли? Поди сюда, второй раз пересказывать не буду.
Хотя Слай обращался только к другу, вокруг быстро собрался весь загон. Всем хотелось узнать, что такого могло произойти, чтобы Бифф отменил спарринги.
— Шустрый рассказал, они шли по туннелю вчетвером, — дождавшись Керса, начал Слай, — собирались разойтись уже в Пустошах. Выбрали проход у Кривого Когтя, ну знаете, пик на западе.
— Да все знают Кривой Коготь, — раздался голос из толпы. — Ближе к делу давай.
Слай обернулся и приподнял бровь:
— А вас здесь вообще не стояло!
В толпе сердито зашикали на выскочку.
— Ладно. Короче, не дошли они до Пустошей. Клянутся, что на плачущих нарвались. Едва ноги унесли. Ну… или трупы.
— Что за трупы? — моргнул Керс.
— Да Белф с Койотом. Триста Шестой сказал, плач не сразу услышали. Сначала вроде тихое такое поскуливание, сперва подумали, псов не всех перебили. А потом как дало по ушам, стало мерещиться всякое. Койот как с цепи сорвался, кинулся на Белфа, руку ему отгрыз… Пришлось его остановить. Но и Белфа не спасли — много крови потерял.
— Твою мать!
Кто-то тихо присвистнул.
— Хорош втирать, — Девятнадцатый фыркнул. — Там отродясь плачущих не бывало. До них километров пять на запад вдоль хребта. Они ж далеко не забираются.
— Да мне как-то насрать, веришь ты или нет, — Слай ощерился. — Ты бы слышал, как Бифф орал. Тоже не верил сначала, а потом в город рванул. Как горгоной ужаленный, прямо в Гильдию.
— И что это значит?
— Ничего хорошего, — проворчал кто-то. — Если туннели нечистые, придётся в обход ходить.
— Не только, — покачал головой Керс. — Плачущие — что тени, никакое оружие их не берёт. А вот откуда эти тени взялись, другой вопрос.
— Будто ты знаешь!
— А ты мозгами пошевели. Что у нас на западе?
— Опертам.
— Да не так далеко.
— Пустоши?
— Сиджи́лум, — подсказал Слай.
Все смолкли, раздумывая над услышанным.
— Нет, вы серьёзно? — хохотнул Девятнадцатый. — Сиджилум — страшилка для олухов вроде вас. Мало ли какая дрянь из Пустошей лезет.
— Тогда почему в других туннелях их нет?
— Теперь есть, — заметил Слай. — Но это не значит, что они из Пустошей пришли.
— Вам бы только уши развесить, придурки, — отмахнулся Девятнадцатый.
— Керс, а ты что думаешь? — Харо приподнялся на локтях.
— Ничего не думаю. Может, Сиджилум и страшилка, но предки для чего-то же его запечатали.
— Хреново как-то запечатали, — ухмыльнулся Слай, — раз оттуда лезет не пойми что. Если, конечно, оттуда.
— Или не всё запечатали, — Твин толкнула Харо в грудь и окунула иглу в краску. — Не дёргайся.
— Может, и не всё, — согласился Керс. — Седой как-то говорил, ходов намного больше, чем на картах, и многие из них пересекаются. Но раз плачущие так далеко забрались, может, Сиджилум тоже как бы разрастается?
— Это как ещё? — не понял Слай.
— Чёрт его знает, может, как зараза какая-нибудь… А Седой что сказал?
— Извини, как-то не спрашивал. Я и так с трудом в лазарет пробрался.
Керс разочарованно хрустнул шеей. Таков уж их умник — не уймётся, пока до сути не докопается. Хотя какая здесь может быть суть? Даже в Гильдии толком не знают, что за дрянь и откуда полезла.