— Отец погиб из-за меня. Не родись я такой, он был бы жив. И мама, наверное, тоже.
— Выбрось эти глупости из головы! Нам не дано выбирать, где и кем родиться. Прими его жертву как шанс прожить спокойную и счастливую жизнь. Не попирай его память своей слабостью!
Максиан злился — не на неё, на себя. Он искренне хотел бы пообещать, что всё будет хорошо, что всё забудется, как кошмарный сон, но лгать не хотелось: хорошо уже не будет. Ни завтра, ни через десять лет, никогда.
Утешения здесь не к месту. Пройдёт ещё много времени, прежде чем её рана зарубцуется, всё равно оставаясь на душе уродливым шрамом, время от времени тревожащим бессонными ночами. С этим грузом ей придётся жить до конца дней, и он бы многое отдал, чтобы вернуть эти несколько часов, найти и сжечь тот чёртов листок, что должен был сгореть с остальными ещё двенадцать лет назад.
— Ты прав, — она поднялась из кресла. — Прости. За меня можешь не волноваться, я постараюсь вести себя так, будто ничего не знаю.
Максиан растроганно улыбнулся и крепко обнял хрупкую, но такую сильную и смелую девочку.
— Ты дочь своего отца, Ровена, — с нежностью сказал он. — Урсус бы гордился тобой, можешь не сомневаться.
Она натянуто улыбнулась и скрылась за дверью.
Не стоило бы сейчас оставлять её одну, но привлекать лишнее внимание, разгуливая по коридорам с юной принцессой — не слишком мудрое решение. Однако есть кое-кто, кому можно доверить такое дело.
Максиан спрятал листок в карман пиджака и вышел из кабинета.
Глава 3
Любое препятствование уполномоченным лицам в обнаружении сокрытых или похищенных мутантов карается десятью годами лишения свободы с изъятием всего имущества преступника. В случае сопротивления агент имеет право ликвидировать лицо, если оно представляет опасность для его жизни.
Заветы потомкам, Кодекс Скверны, 032
Свет просачивался из многочисленных щелей хлипкой двери. От каждого удара сыпалась труха, хрустели прогнившие доски. Твин забилась в дальний угол каморки и не сводила испуганных глаз с ненадёжной преграды: отвернись она хоть на миг, и монстр ворвётся внутрь — тогда уже ничто не спасёт их.
Мама склонилась над ней, коснулась губами лба. Прядь тёмных волос защекотала руку.
— Я люблю тебя больше своей жизни! — прошептала она. — Ничего не бойся, светлячок. Помни…
Грохот оборвал её на полуслове. Твин всё же отвела взгляд, не удержала чудовище. Она хотела сказать матери, что тоже любит её, любит больше всего на свете, но мама уже отвернулась, заслонив её своим телом от вошедшего.
Твин с ужасом смотрела из-за её спины на гигантскую чёрную тень, выросшую в дверном проёме. Тихо вскрикнув, она вжалась в стену, прикрыла лицо ладошками.
Огромный монстр приближался к матери, такой беззащитной и хрупкой, но готовой защищать их обеих до последнего вздоха. Каждый его шаг отдавался в ушах гулким набатом.
— Будь ты проклят! Ты и твои хозяева! — голос мамы задрожал от бессильной ярости.
Твин выглянула сквозь пальцы. Чёрное существо с блестящим, гладким овалом вместо лица нависло над тонкой фигуркой матери.
На мгновение показалось, что монстр передумал, что не тронет их, но вдруг он с силой рванул маму за волосы и развернул перед собой. Твин смотрела в её спокойное лицо — как будто и не было никакого чудовища, как будто во всём мире, кроме них двоих, никого больше не существовало.
— Мама! Мамочка! — она сжала кулачки и кинулась на чёрную тварь.
Удар пришёлся ногой в грудь, выбив почти весь воздух. Твин завалилась на спину, больно приложившись затылком. Сквозь звон в ушах она услышала гневный выкрик, попыталась подняться, но мир вокруг закружился в безумной дикой пляске.
Мама отчаянно вырывалась из железной хватки, едва не сбив с монстра маску. Тот грубо выругался, в руке сверкнул клинок и прочертил плавную линию на маминой шее, оставляя за собой тонкую тёмную полосу.
Захрипев, мама прижала к горлу ладони. Бледные пальцы окрасились в алое. Кровь стекала по рукам и падала на пол. Твин с ужасом смотрела на каждую каплю, уносящую за собой жизнь. Бум. Бум. Бум. В тишине их стук превратился в невыносимый грохот.
Твин закричала, закрыла уши руками. Монстр отшвырнул обмякшее тело и приблизился. Вся сжавшись под тяжёлым взглядом из узкой прорези, она не могла оторвать глаз от маски с синей полосой вдоль стальной щеки. Безликий протянул ладонь, которая тут же превратилась в уродливую лапу с кривыми когтями.
Твин задыхалась, хватала ртом воздух, сердце продолжало бешено колотиться. Жёсткая койка негромко скрипнула. Никакого монстра, только серые в предрассветных сумерках спящие казармы.
Стянув промокшее от пота исподнее, она тихо, чтобы не разбудить кого ненароком, нашарила сложенную на полу свежую одежду и отправилась в душевые. Заснуть уже не получится, да и до побудки осталось всего ничего.
Твин пыталась вспомнить лицо мамы, но перед глазами настойчиво возникала железная маска ищейки. Бесконечно повторяющийся сон — всё, что осталось от воспоминаний о прошлой жизни. Порой она даже сомневалась: может, это и вовсе никакие не воспоминания, а просто игра воображения?
В окошке у потолка показались первые лучи солнца. Бросив сменку на скамью и крутанув скрипучий вентиль, Твин встала под ледяные струи. Вода безжалостно хлестала грудь, плечи, стекала по рукам и животу, щипала разбитые костяшки пальцев, пробуждая, отгоняя тяжёлые мысли и унося с собой остатки ночного кошмара.
«Какая же ты жалкая!»
Твин фыркнула: Альтера. Другого от неё ожидать не приходилось.
«Как ты вообще себя выносишь? — не унималась та. — Ничтожество. Давай, поплачь, пожалей себя. На большее ты и не способна».
— Да что опять не так? — проворчала Твин.
«Твоё извечное нытьё, вот что. Ой, мамочка, мне страшно! Помоги мне!» — передразнила её Альтера писклявым голосом.
— Не лезь в мою голову, стерва!
«Научись думать тише, а ещё лучше — прекрати сопли пускать и возьми себя в руки».
Закрыв глаза, Твин представила себе прозрачную стену между нею и той, другой, — единственная возможность заглушить назойливый голос. Альтера сверлила её взглядом и мрачно ухмылялась.
Удивительно, насколько они разные и одновременно похожие, как две капли воды. Тот же ровный нос, худощавое лицо, те же губы. Разве что у Альтеры глаза другие, зелёные, цвета пламени, что вспыхивает при призыве способности, слишком жестокие, злые.
Протяжным гудом завыла побудка. Снаружи послышались голоса. Разбуженные казармы ожили, забурлили. Не дожидаясь, пока в душевые повалит народ, Твин второпях натянула одежду.
Дверь скрипнула. На пороге появился заспанный Керс. Из-под полуопущенных век на неё смотрели два янтарно-жёлтых глаза. На переносице ещё не до конца зажившая после спарринга рана. Дерзко очерченная верхняя губа, ямочка на подбородке — всё это придавало ему некую притягательность, несмотря на шрам от ожога почти на всю правую сторону лица: детская шалость, за которую он заплатил слишком высокую цену. Над бровью, прямо поверх шрама, набит номер: «136».
Она глянула на его отросшую щетину и улыбнулась:
— Решил отпустить бороду?
— Угу, как у Седого, — буркнул он, стягивая с себя штаны.
— Гляжу, опять не выспался.
— Не заморачивайся.
Она ненадолго задержала на нём взгляд и толкнула дверь. От безмятежного спокойствия загона не осталось и следа. Одни спешили в душевые, другие о чём-то галдели, третьи подшучивали над четвёртыми. Некоторые ещё и вовсе не слезли с коек: к чему спешка, всё равно толкаться в очереди.
Твин огляделась по сторонам в поисках Слая. «Ах вот ты где!»
Слай о чём-то спорил со здоровяком Триста Шестым на другом конце казармы. Озорной прищур серых глаз, приподнятые уголки губ, придающие лицу ироничности, ямочки на щеках при улыбке — в этом весь её Семидесятый.
Слай провёл рукой по слегка отросшему ёжику светлых волос и насмешливо вскинул бровь. Видимо, с Триста Шестым он был явно не согласен. На фоне своего друга Семидесятый выглядел щуплым желторотиком, впрочем, как и любой другой: мало кто в терсентуме мог похвастаться двухметровым ростом и весом в пару центнеров.