Линн не разделяла настрой Дьярви и тайком водила меня к Тьодбьёрг, позволяя окунуться в мир трав, рун и обрядов. Она считала, что нельзя игнорировать зов сейда, раз боги разделили со мной своё могущество. Вёльва поверила мне, но ничему не учила, не рискуя идти против воли отца. Она позволяла наблюдать за её колдовскими плясками, погружением другого человека в видения и приготовлением целебных отваров. Так бы продолжалось и дальше, если бы Хель не забрала с собой Линн, а вместе с ней и моё счастливое время.
Тогда отец отправил меня в обучение к своей единоутробной сестре Идэ, не желая слушать никаких возражений.
— Выброси эту дурь из головы, Астрид! Ты не вёльва и никогда ей не станешь, как бы сильно не пыталась, — голос отца гремел в тишине дома, пока я давилась слезами и кусала щёку, лишь бы не заплакать.
Вёльвы высоко почитались в обществе: к ним обращались за помощью, просили наставить и защитить от бед. Рождение, свадьба, смерть — ничто не проходило без их молитв. Они обладали тайнами самого существования и служили проводниками между смертными из Мидгарда и великими асами. Однако для моего отца всё это выглядело проклятием, пятном на его репутации. Он видел меня прилежной хозяйкой и будущей порядочной женой кого-нибудь из знати соседних кланов, но никак не той, кем я наверняка являлась.
Поэтому уже больше года я ходила по извилистой и крутой тропе в нижние районы Виндерхольма, где крыши домов так и норовили вытеснить друг друга. Родителями моего отца и Идэ были конунг Гуннар Свирепый и одна из его наложниц, которая умерла от горячки. Бастард-сын нравился дедушке больше: воспитание, походы, наставники и жена-воительница с приличным приданым — всё это досталось ему, стоило только родиться мужчиной.
Идэ не обладала ни красотой, ни острым умом. Она мнила себя хитрой и изворотливой интриганкой, но на деле была обычной сплетницей. Худые волосы цвета опавших листьев уже тронула седина, рыбьи глаза илистого цвета казались заспанными, бледная кожа придавала ей болезненный вид, который только усугублялся на фоне её тонкого, будто иссохшего тела. Её мужем стал воин средней руки, у которого всего было по чуть-чуть: маленький клочок плодородной земли, рыбацкая сеть, видавшая лучшие времена, три курицы и две свиньи, жившие в пристрое, откуда всегда тянуло вонью. По слухам ни один хэрсир, ни тем более ярл не захотел свадьбы с Идэ, однако правда, скорее всего, заключалась в нежелании Гуннара Свирепого маяться заботами о дочери от нелюбимой женщины. И если мой отец смог добиться статуса сквозь слёзы, пот и кровь, то тётка сторонилась битв и оружия, считая, что счастье женщины в очаге и хлопотах по хозяйству. Она мечтала о сыновьях, но и тут потерпела неудачу: у неё родилось две дочери — маленькая и пухлая Улла, походившая на мать, и Далия, которую соседские дети часто сравнивали с лошадью из-за слишком вытянутого лица.
Идэ ненавидела Дьярви, мучаясь завистью и изводясь желчью, которая часто донимала её болями в животе. Весть о моём воспитании она выслушала с улыбкой, растянув тонкие губы точно в удавку. Постоянная брань и злобные комментарии о моей семье звучали каждый день. Сначала я пыталась ей дерзить, бросаться колкостями и даже угрожать, за что тут же получила прозвище «дикарка» и оплеуху от отца, которому Идэ постоянно жаловалась.
— Она совершенно ничего не умеет, Дьярви! — причитала тётка. — Ни готовить, ни шить, абсолютно ничего, — отчеканила она по слогам. — Не понимаю, чему её учила эта старуха? Какой порядочный мужчина обратит на неё внимание, если она никудышная хозяйка? Пятнадцать лет уж скоро, а прок какой? Сны она видит, что с того? Каждому из нас Нотт со своей колесницы посылает образы, и никто пока что себя провидцем не огласил.
Отец не любил сестру, считая обделённой и зацикленной, но больше всего он не переносил замечаний, а потому после каждого визита Идэ я прикладывала холодное к щеке. О музыке, танцах и чужих наречиях пришлось забыть, постоянно стирая, готовя или крася ткани с нитками. Изначально меня воспитывали в традициях семей высшего сословия, не уделяя большого внимания домашним хлопотам, которые выполняли наши трэллы. Поэтому ни готовка, ни ткачество не давались легко с первого раза, но я честно старалась выполнять поручения. Однако всё, что я получала от Идэ — только брань и оскорбление. Так, презрение к ней стало крепнуть в душе, норовя превратиться в ненависть.
Подражая матери, Улла и Далия никогда не упускали возможности бросить колкость о неровных стежках, кривых швах или испорченной червями рыбе, которую они специально перевесили в пристрой над загоном свиней. Затхлый угол кишел назойливыми насекомыми и был напрочь лишен потоков свежего воздуха, что и позволило мерзким личинкам расплодиться внутри рыбы — вонь стояла жуткая. Сёстры втыкали иголки в мою одежду, мешали порошки для покраски, путали нитки, прятали свечи и таскали серебряные монеты из плаща. Особое наслаждение им доставляли шуточки о пророческих снах — они упрашивали предсказать им будущее, но стоило желаниям исполниться, как они поднимали меня на смех вместе с остальной детворой. Жестокие шуточки касались и внешности: я была слишком худой и бледной, будто драуг, а белокурые локоны и светло-серые глаза несправедливо достались такой ведьме, как мне. Жаловаться отцу не было смысла: он бы велел разбираться самой.