Я вспоминала роскошные службы с роскошным профессиональным пением певцов чуть ли не из Мариинского в Питерских центральных храмах. После тех роскошных служб, когда прихожанки в шёлковых роскошных платках, в по фигуре сидящих дорогих пиджаках и юбках, после тех петербуржцев роскошных со свечами в руках и со склонёнными благородно чуть вниз непокрытыми головами, одетыми в дорогие чёрные костюмы с галстуками, после всего этого, когда пение потрясает своей слаженной красотой, когда у людей начинает особым лоском лосниться кожа их городская холёная, после всего этого пение бедных, утруженных выживанием на природе, монахинь, оно было бедным и писклявым, неприятным даже. Но я представляла, как женщины эти рубили дрова, топили печи, готовили пищу, как они стояли все службы, как они тут стирали и гладили, как носили воду из колодцев… Может быть это были совсем недавно изнеженные вялые городские женщины и девушки, может те, в очках, были мудрые, образованные, глубоко изучающие книги православные и исторические труды женщины, и вот они доят коров, убирают хлев… Нет, не коробило меня их неотрепетированное пение. Они были героини, ушедшие в земли эти вымирающие, чтобы здесь поддерживать звёздочки тепла и истины, цивилизации человеческой и любви к этой обезлюдевшей убиваемой земле.
Наша экскурсовод требовала от монахинь святой воды, монахиня в очках строго выговорила нашей предводительнице, что зря она обещала воду, так как монахини носили её на руках из лесу издали, и воды на всех не хватит. Выстроилась очередь с бутылями. Какой-то неведомый мужчина смог раньше всех протянуть монахине свою бутылку пластиковую, её забрали к чану, потом выдали, а мужчинка исчез, больше он не появлялся, он как дух был лесной. Бутылку поставили на пол, кто-то задел её ногой, вода вылилась, заливая линолеум. Молодая женщина-паломница в очках, в кудряшках схватила тряпку и стала подтирать полы, полагая, что это крест её такой и испытание. Мне сунули в руки чью-то коричневую бутыль с драгоценной водой, хозяин бутыли тоже куда-то скрылся. Я так и опекала эту неведомо чью бутыль. Потом мужчина-священник освятил, опрыскал смачно наши куличи и яйца, выставленные на столе в ледяной нетопленной части храма.
Ближе в 12 ночи церковь вдруг вся оказалась набита народом. Непонятно было, откуда люди взялись, судя по всему, это местные жители пришли сюда или как-то добрались на джипах и мотоциклах из окрестностей. Было много молодёжи. Это были юноши и девушки в куртках. Куртки были у них очень бедные, поношенные, но светлые и отстиранные. Я даже удивилась этим курткам, бедным дутым курткам из синтепона и старых плащовок, с плохими швами и простым бедным дизайном. Но юноши были крепкие и здоровые, с хорошей белой румяной кожей, с большими смышлеными глазами. Девушки тоже были очень хорошие, они, видно, принарядились, идя на ночную Пасхальную службу в этот женский монастырь. Девушки были в туфлях на каблуках, меня это поразило, городские паломницы, приехавшие из города, где всюду асфальт, они были в удобной походной обуви. Девушки же местные пришли сюда одетые щеголевато, ярко, в нарядных юбках и блузках, в туфлях. Некоторые девушки всё же были в брюках, скорее из соображений холода. Рядом со мной стояла красивая ясноглазая девушка очень здорового вида, небольшая, но крепкая, хорошо вскормленная, в ней что-то было от девушек-крестьянок Венецианова, такое же сочетание античного образца и античного носика, совпавшего с крупным разрезом ясных русских глаз, с хорошо выточенными губками. Девушка потрясла меня своей бедностью. На голове у неё был платок из серебряных синтетических кружав, это был платок моей нищей советской юности, когда вдруг на безрыбье в магазинах появились такие вот странные привлекательные платки. Стало быть, эта новая юная девушка, как самое нарядное, надела мамин, наверное, платок. И куртка на ней была заношенная, бело-голубая, старенькая. Рядом стоял красивый парень, тоже в очень застиранной бедной куртке. От молодёжи пахло свежим сельским кислородом, холодом растений, сильно воняло тонким пронзительным запахом спирта. Они уже выпили водки. Меня это ужаснуло. Они все были очень молоды, здоровы, свежи, ясноглазы, они пришли в этот дальний монастырь по ночным сельским дорогам, они держали в руках покорно свечки восковые, нехорошие какие-то местные свечки розовые, пахнущие пластмассой, это вроде был более дешёвый ароматизированный парафин, а не воск. И вот они уже по дороге выпили не лёгкого вина, а сразу хапанули водки чуть-чуть, немного ещё, но всё же именно водки, этого тяжкого для юности напитка…