А потом ты ослеп.
Ты выпил бутылку абсента. Глупый чудак на букву «м». Зачем ты это сделал? Ты думаешь, что ты из стали и гранита, да? Что ты киборг и человек-паук, да? Что ты как в Эрмитаже крепкие чучела с гигантскими мечами зазубренными, да? Ты думаешь, что тебе подходят стокилограммовые женщины и латы весом в 100 килограмм, да? Ты думаешь, что можешь ломать кости многократно, и они все сами по себе быстро прицепляются, да? Что ты можешь пить пиво так, будто шланг в тебя вставили и на том конце бездонная бочка, да? Что можешь ссать в ванную, изливая из себя 5 литров пива? Что всё тебе нипочём, что всех крестьянских сынов, комуняк, комсу и кэгэбуху ты поприжмёшь, что отшкуришь и отреставрируешь с весёлыми песенками все фасады Питера, что будешь танцевать буги-вуги до утра, да?
Нет, Владик. Ты не из камня. Ты часть природы, да-да-да! Тебе нужна свиная кровь и зелень, солнце, воздух и вода тебе нужны. И абсент тебе вообще не нужен, глупое жадное любопытное существо. Какие ты такие разводы хотел увидеть? Как ты хотел ещё по-особому возбудить свою психику?
Владик утром встал и понял что ослеп. Врачуга знакомый посмеялся над Владом, над его нечеловеческой жадностью, и сказал, что, скорее всего зрение вернётся. Абсент то оказался настоящим абсентом, а не метиловым спиртом, подкрашенным зелёнкой.
Часть 2
РОЗОВАЯ
Эвелина спрашивает меня: «Кто твой мужчина, кто он, как с ним, какой он?».
Ей всё время звонит астроном Пайков. Он ей говорит о том, как любит поэзию, поэтов и меня. Эвелина сидит в своём скучном итальянском аду, и её радуют эти многоречивые монологи на русском языке абсолютно незнакомого ей человека. Он ткёт и ткёт некую свою ирреальность, ткёт своё идеалистическое полотно, где всё сделано по его разумению и его хотению, где всё структурировано с теми пимпочками и горками, впадинками и затушеваниями, какие ему угодны. Эвелина сидит, полуслепая после операции на своих синих глазах в своей маленькой итальянской студии, в душистом, пахнущем итальянской пиной и эвкалиптом дворике, зажав старомодную телефонную трубку в своей немолодой белой руке с накрашенными розовым ногтями, она сидит и слушает, слушает горячий рокот Пайкова, льющийся за тысячи километров от Милана, из почти позабытого ею холодного сизого Петербурга, ещё более холодного от тёмно блистающих вод каналов…
Пайков врёт и врёт. Врёт и врёт. Пайков мощно вгрызается в цифровые соотношения вселенной, он с карандашиком в руках всё более могуче и тонко прорабатывает разные соотношения, которые как-то иначе представляют то, как сцеплены звёзды там, в глубях чёрных, непредставимых человеческому разуму. Когда Пайков устаёт от исчислений и размышлений, от манипуляций с уравнениями, значками невиданной красоты и сладости звука, ему хочется на землю, ему хочется земной теплоты. Он вспоминает о своём земном тельце, о своём необласканном, неотсосанном тельце, в котором бурлят гормоны и жидкости. Бурлящее физическое тельце Пайкова напоминает довольно грубо о своём существовании, о своих надобностях, о своих удовольствиях, о которых Пайков почти позабыл.
Много лет он живёт без жены, которая от него ушла. Пайков сближался с разными женщинами по зову телес, но разочаровывался душой, душевной теплоты не было, тельце удовлетворялось, но сердцу было так холодно после соитий, когда дама начинала говорить о своём, о переживаемом. Дамы были очень унылые и мелочные, мелкохозяйственные и копошащиеся в бытовушских дербеденьках, или же напротив, чересчур абстрактно духовные, под большим полётом их духовности царил у них неприятный неуютный заплюзганный быт. Раздражала одежда какая-то дамская дорогая, но очень мрачная и солидная, или напротив, серая такая бедная одежонка бедных позабывших о себе интеллектуалок. Обои на стенах с блестящей соплёй пугали, безупречные ламинаты, на которые не взбрызни, не пролей, или, напротив, тараканьи такие лет 40 не ремонтировавшиеся халупы с запахом таким старушачьим, плесневелым, с вещами неухоженными и затёртыми, потерявшими всякий задор. И губы, увядшие губы, вечно читающие нравоучения и поучения, вечно нудящие о грядущей рухляди и смерти, о болячках и болезнях, о давлении, очищении и оздоровительных процедурах, о правильном питании, о посте и молитвах.
Увидев меня, Пайков ожил, его глаз почуял энергию в сочетаниях фиолетового и золотого, рыжего и зелёного, в брючках в цветочек и в лице моём, не знающем косметики. Он решил, что это ему подходит, это уж намного веселее, чем все его дамы, удовлетворявшие его возбуждающееся по вечерам тельце в бежевых волосках, разбросанных бедно повсюду. Но он всё-всё врал. Языком трепать — это не девок топтать.