В-общем, меня взорвало так, что аж все стены были уделаны и началась страшная вонь. Тётенька кассирша за тонкой перегородкой, бесчеловечно расположенная между двумя отсеками биотуалетов, вся зашуршала и стала опрыскиваться струями из освежителя воздуха. Ужасная у неё работа!
Но, блин, в кабинке не оказалось бумаги! Пришлось пожертвовать перчатками. Я долго ими утиралась и пыталась утереть стены, потом вышла из насквозь осквернённой кабинки, которой уже после меня пользоваться никто не мог. Я сказала Юре: «Быстро, быстро бежим отсюда, пока кассирша биотуалетная не вышла и не узнала, какой вред её предприятию я нанесла. А то она нас просто убьёт!». Мы резво убежали.
За углом Юра мне сказал:
— Когда ты вошла в кабинку, в этот самый миг, откуда ни возьмись, из-за угла появилась целая процессия высокопоставленных чиновников. Они важно осматривали дома вокруг, и глава свиты сказала: «Что это за уродливая громадина стоит тут!», — и указала в мою сторону. Я сначала подумал, что это она про меня. Потом понял, что дом старинный им не нравится, и его они хотят снести. Но тут ты стала так громко пердеть и вонять, что делегация с подозрением посмотрела на кабинки биотуалета, возле которых остановилась, и тут ты такой громкий звук издала, что все быстро ушли и забыли обсуждать дальше свои планы. Возможно, мама, ты спасла от сноса старинный дом!
Мы с Юрой едем в Финляндию. Мы едем на красивом автобусе как раз мимо дома Владика. Владик мне звонит на мобилу как раз в этот миг:
— Ты где?
— Да я в Финляндию еду, как раз мимо твоего дома!
— К финикам? Ах ты, как всё просто теперь стало! Не то, что раньше!
Я слышу особые интонации в голосе Влада. Я чувствую всеми фибрами души своей, как Влад завидует. Гражданин мира, блин, который теперь по своей ксиве даже до Москвы доехать не может.
На границе на фонарях сидят три чайки и один баклан. Они орут, жадно всматриваются в выезжающих за границу, вырывают булку чуть ли не из рук. Мне показалось, что вот оно — явное переселение душ. В этих трёх чаек переселились души трёх умерших интердевочек. Эти чайки хорошенькие, очень хищно жадные, готовые прямо изо рта у вас прокорм себе вырвать. Белёсый крупный баклан с хитрыми и жадными, чуть печальными глазами — это явно бывший фарцовщик, которого на том свете снизили в должности и воплотили в баклана, но зато и бонус — летай за границу туда-сюда, свобода полная, и вот он смотрит так печально, что как вот раньше нужно было надрываться, чтоб в Финляндию попасть и ихние товары покупать, их продукты кушать. А теперь — так всё просто. Мотайся туда сюда. Не дожил, бля, до свободы то…
От журнала послали в Москву. Зашла на Винзавод, посмотреть, что там с искусством современным делается.
Я обошла весь Винзавод за 5 минут. Убогое зрелище. В одной галерее какие-то старые киноплакаты, очень милые, но очень мало, штук 7. Зрение насытилось ими за 2 минуты. Если б их было 77 штук — то это была б вкусная полезная выставка. В соседнем отсеке на стенах висели какие-то скучные, считываемые за сотую долю секунды хари негров и нацменов. Просто хари без выражения. Типа стильно. Ничего стильного, скучно.
Далее были в белой комнате штук 20 больших цветных размазанок. Фотограф внёс величайший вклад в искусство — он снял танцующих так, чтоб в кадре вышли размазанные пятна. Ну и что? Это не было красивым, завораживающим. Любой фотограф делает такие снимки, вглядывается в случайную размазню, вроде как красиво. Потом плюёт, никакого смысла и красоты в этом нет, ничто не будоражит мысль. Гавно.
Далее была выставка социального репортажа величайшего фотохудожника. Он типа снял сценки из утреннего ночного бара. Ничего не запомнила, так как скучные фотки. Ну, колоритные негритосихи падшие, спившиеся, загулявшие на ночь одинокие ****ищи и стрёмные чудики. Просто рожи, без взаимодействий, психологии, символики предметов. Ни одна извилина не шевелится ни у фотографа, ни у зрителя.
Потом была галерея Гельмана. Звучное яркое имя. Выставка — лилипутское гавно. Прости меня Гельман. Я знала одного шизофреника, вот он был склонен делать такие микроскопические рисунки, предельно аккуратные. Рисующие школьники рисуют такую хренашку в своих клетчатых тетрадочках, предельно аккуратненько так. Лепят из пластилинчика. Ничего креативного, ни одной штучки, запавшей и душу, пробудившей сознание. Ничего не запомнила — какие-то крошечные хренашки, дешёвые вялые поделки учеников с уроков труда в школе. Шизофрения. Запомнила сточенные цветные карандаши с красивыми спиралями-стружками в баночке. Но, блин, чего оно такое в натуральную величину? Если б были карандашища типа как колья, сточенные такими стружками-кудрями, вот это б вставляло. А так, ээх… Где искусство, мастерство, искусственность, отличающие мастера от фломастера?