— Моке, это серьезное обвинение, и я бы советовал тебе прежде чем повторять публично то, что ты мне сказал, собрать кое-какие доказательства.
— Доказательства? Еще чего! Вся деревня и так знает, что в молодости она была любовницей оборотня Тибо.
— Черт возьми, Моке, этого нельзя так оставить!
— Я и не оставлю, а расквитаюсь со старой кротихой! Выражение «старая кротиха» Моке позаимствовал у своего друга, садовника Пьера, всей душой ненавидевшего кротов и называвшего этим именем любого своего врага.
«Этого нельзя так оставить!», — сказал мой отец.
Не то чтобы он поверил в кошмар Моке — даже и поверив, он все равно не мог считать, что мамаша Дюран «окошмарила» его сторожа, конечно же нет; но моему отцу известны были предрассудки наших крестьян, он знал, что в деревнях многие все еще верят в порчу. Он слышал рассказы о нескольких случаях страшной мести околдованных, считавших, что разрушат чары, убив колдуна или ведьму, а Моке говорил о мамаше Дюран с такой угрозой в голосе, так сжимал при этом ружье, что мой отец счел необходимым поддакнуть сторожу, чтобы убедить его ничего не предпринимать, не посоветовавшись прежде с ним.
Решив, что он приобрел достаточное влияние на Моке, мой отец рискнул предложить:
— Но, перед тем как с ней расквитаться, милый мой Моке, ты должен убедиться в том, что не можешь избавиться от своего кошмара.
— Это невозможно, мой генерал, — уверенно ответил Моке.
— Как невозможно?
— Я все перепробовал.
— И что же ты делал?
— Для начала я выпил на ночь большую чашку горячего вина.
— Кто тебе это посоветовал? Господин Лекосс? Господин Лекосс был известным в Виллер-Котре врачом.
— Господин Лекосс? — повторил Моке. — Ну нет! Он не умеет снимать порчу. Нет, черт возьми, это не господин Лекосс!
— Тогда кто же?
— Пастух из Лонпре.
— Выпил чашку горячего вина, скотина! Ты, наверное, был после этого мертвецки пьян?
— Половину выпил пастух.
— Тогда понятно, почему он тебе его прописал. И чашка горячего вина не помогла?
— Нет, мой генерал. Ведьма всю ночь топтала мою грудь ногами, как будто я ничего не принимал.
— Что же ты еще делал? Я думаю, ты не ограничился чашкой горячего вина?
— Я поступил так, как поступаю, когда хочу поймать хитрого зверя.
Моке выражался очень своеобразно; нельзя было заставить его произнести «хищный зверь»; каждый раз как мой отец говорил «хищный зверь», Моке отвечал: «Да, генерал, хитрый зверь».
— Ты все-таки хочешь говорить «хитрые звери»? — спросил как-то мой отец.
— Да, мой генерал, и совсем не из упрямства.
— Тогда почему же?
— Потому что, при всем моем уважении к вам, должен сказать: вы ошибаетесь, мой генерал.
— Как это ошибаюсь?
— Да; надо говорить «хитрый зверь», а не «хищный».
— А что означает «хитрый зверь», Моке?
— Это зверь, который выходит только по ночам; это тварь, которая пробирается в голубятни, чтобы душить голубей, как куница; в курятники, чтобы давить кур, как лиса; в овчарни, чтобы резать баранов, как волк; это лживое животное — одним словом, это хитрый зверь.
В этом истолковании была своя логика, и мой отец ничего не смог возразить, а торжествующий Моке продолжал называть хищников хитрыми зверями, не понимая, отчего мой отец упрямится и продолжает называть хитрых зверей хищными.
Вот почему, когда мой отец спросил Моке, что тот намерен делать дальше, Моке ответил: «Я поступил так, как поступаю, когда хочу поймать хитрого зверя».
Нам пришлось прервать этот диалог, чтобы дать вам только что прочитанные вами разъяснения, но моему отцу Моке ничего не должен был объяснять, и они продолжали разговор.
— Так что же ты делаешь, Моке, когда хочешь поймать хитрого зверя? — спросил мой отец.
— Генерал, я делаю запандю.
— Как! Ты устраиваешь западню для мамаши Дюран? Моке не любил, чтобы кто-нибудь произносил слова иначе, чем он сам. Он повторил:
— Я сделаю запандю для мамаши Дюран, да, мой генерал.
— А где же ты устроил свою запандю? В дверях? Как видите, мой отец уступил.
— Как бы не так — в дверях! — сказал Моке. — Можно подумать, старая ведьма входит в двери! Не знаю, каким образом она пробирается в мою комнату.
— Может быть, через дымоход?
— В моей комнате нет камина. И вообще я вижу ведьму только тогда, когда почувствую ее на себе.
— Ты ее видишь?
— Как вас сейчас, мой генерал.
— И что она делает?
— Ничего хорошего — ходит по мне ногами: топ! топ! топ!
— Где же ты устроил западню?
— Запандю! У себя на животе, конечно!
— И какая же у тебя запандя?
— О, превосходная запандя!
— Ну, какая?
— Такая, какую ставил на серого волка, который резал баранов у господина Детурнеля.
— Не так уж хороша эта твоя запандя, Моке: серый волк съел приманку и ушел.
— Вы прекрасно знаете, почему он смог уйти, мой генерал.
— Не знаю.
— Он не попался, потому что это был черный волк башмачника Тибо.
— Моке, это не мог быть черный волк башмачника Тибо: ты же сам сказал, что волк, который резал баранов у господина Детурнеля, был серый.
— Теперь он серый, мой генерал, но во времена башмачника Тибо, тридцать лет назад, он был черным. Я и сам, мой генерал, тридцать лет назад был черным, словно ворон, а теперь серый, как Доктор.
Доктором звали нашего кота, которого я попытался более или менее прославить в своих «Мемуарах»; имя это он получил за роскошный мех, коим его наделила природа.
— Да, — сказал мой отец, — я знаю твою историю про башмачника Тибо. Но если черный волк — это дьявол, как ты говоришь, Моке, то он не должен меняться.
— Должен, мой генерал; за сто лет он становится совсем белым, а в полночь каждого сотого года снова делается черным как уголь.
— Ты прав, Моке; только, пожалуйста, не рассказывай эту увлекательную историю моему сыну, пока ему не исполнится, по крайней мере, пятнадцати лет.
— Это почему, мой генерал?
— Потому что незачем забивать ему голову такой чушью, пока он не будет в том возрасте, когда не боятся ни белых, ни серых, ни черных волков.
— Хорошо, мой генерал, я не стану ему об этом рассказывать.
— Продолжай…
— О чем мы говорили, мой генерал?
— О запанде, которую ты устроил у себя на животе. Ты говорил, что это превосходная запандя.
— Ах да! В самом деле, генерал, — запандя была превосходная. Она весила не меньше десяти фунтов, — да что я говорю! — в ней было верных пятнадцать вместе с цепью! Цепь я намотал себе на руку.
— И что было в ту ночь?
— Ох, в ту ночь было еще хуже. Раньше она приходила топтать меня в кожаных башмаках, а в ту ночь явилась в сабо.
— И теперь она приходит…
— Каждую ночь, мой генерал. Вы же видите, какой я стал тощий и хилый. Но сегодня утром я принял решение.
— Какое же решение ты принял, Моке?
— Я ее застрелю из ружья — вот что я сделаю!
— Мудрое решение. И когда ты собираешься привести приговор в исполнение?
— Сегодня вечером или завтра, мой генерал.
— Черт возьми, я как раз хотел послать тебя в Виллер-Эллон.
— Ничего, мой генерал. Это срочное дело?
— Очень срочное.
— Ну, так я схожу в Виллер-Эллон — до него четыре льё, если идти лесом, — и к вечеру вернусь; это всего-то восемь льё, генерал, мы во время охоты и дальше забирались.
— Договорились, Моке. Я дам тебе письмо к господину Коллару, и ты его отнесешь.
— Отнесу, мой генерал.
Отец поднялся с постели и написал г-ну Коллару следующее письмо:
«Мой дорогой Кошар!
Посылаю к Вам моего дурака-сторожа — Вы его знаете, — который вообразил, что одна старуха приходит терзать его по ночам и, чтобы избавиться от мучений, решил попросту убить ее. Но, поскольку суд может не одобрить этот способ борьбы с кошмаром, я изобрел предлог, чтобы отправить Моке к Вам. Пожалуйста, в свою очередь придумайте для него поручение к Данре, в Вути; тот пошлет Моке к Дюлолуа, а последний, если ему будет угодно, может послать его к черту под любым предлогом.