Тяжелая дремота сковывала тело, опутывала, будто паутина. Вот уже слышны звуки радио, но смутные и отстраненные, как голоса соседей за стенкой. Вот мелькнули перед глазами очертания комнаты и снова исчезли… Опять появились. Похоже, он все-таки дома, в своей постели. Но трудно, почти невозможно шевельнуть рукой или ногой.
Разрывая густую паутину, Андрей Истомин выбрался из дремоты и вздохнул с облегчением: он дома. Серая пелена колыхалась над кроватью, искажая контуры предметов. Андрей протер трясущимися пальцами глаза — они были влажными. И щеки были влажными, и подушка…
Во сне он горько, безутешно плакал.
Слезы душили его. И это были не слезы пьяной жалости к себе, обиды на весь несправедливый, жестокий мир, а слезы сочувствия, сопереживания, отчаянной жалости.
Она снова приходила к нему во сне. Не явилась, не привиделась, а именно пришла — женщина с пышными рыжими локонами и огромными зелеными глазами. Когда женщина приходит, ей что-то нужно. Никто не приходит просто так. Даже приятель заскакивает на минутку совсем не случайно, хотя к утверждает, что шел мимо и заглянул. Тем более женщина.
Она пришла к нему за помощью: такая неизъяснимая тоска была в ее прекрасных зеленых глазах, такая мука, что он горько заплакал. Если нежный, ласковый ее взгляд рождал в душе ощущение небывалого счастья и наслаждения, то грустный вызвал такое же сильное чувство отчаяния. Он плакал от собственного бессилия, от невозможности помочь ей. А она с такой надеждой смотрела на него! Он готов был отдать и саму жизнь, чтобы оправдать это высшее доверие, но не мог и пальцем пошевельнуть.
Он плакал, а она смотрела, смотрела, смотрела…
Если она приходит к нему, пусть даже во сне, — значит, он необходим ей?
Во сне. А наяву?..
А наяву она была так бесконечно далека, что даже представить себе ее приветливый — просто приветливый! — взгляд было невозможно. Здесь тусклая, неуютная комната, серый свет из окна, шум дождя на улице и головная боль. Некуда спешить, нечем заниматься.
«Ямщик, не гони лошадей!» Хорошо, хоть оказался дома, а ведь мог проснуться где угодно. Вообще-то, Андрей был равнодушен к спиртному. Когда без этого нельзя было обойтись — праздники или просто веселая компания собиралась, или еще какая причина — не отказывался; а не было причины, так и мыслей о выпивке не было. Но вчера он явно перебрал, и крепко перебрал. Как домой добрался — сие тайна, покрытая мраком. Наверное, Костя помог такси поймать, с виду он казался совсем трезвым, когда у Андрея уже начал заплетаться язык.
А когда вошел в квартиру… Почему-то рядом с лицом матери, будто из призрачного голубого тумана, выплывало встревоженное лицо Маши. Она что, была здесь? Или показалось? Если была, выходит, обо всем рассказала матери? А потом куда делась? Он проводить ее вряд ли мог. Может быть, обидел ее? Не приставал ли к ней при матери? Ох, Господи, ничего не помнит.
Из громкоговорителя на подоконнике слышалась веселая песня Олега Газманова «А я девушек люблю». Такая знакомая мелодия, только раньше слова были другие: «А я дедушку не бил, а я дедушку любил…» Другое время, другие слова тех же песен. Раньше дедушек любили, теперь — девушек. Поэзия не стоит на месте…
Так была здесь Маша, или это померещилось? Что еще было здесь вечером, когда он притащился вусмерть бухой?
Андрей поворотил голову. На столе стояла бутылка пива. Мама… Понимает, что сын проснется с головной болью, и нужно помочь ему.
А где она? И хочется узнать, что же было вчера, и страшновато… Надо ж было так нажраться по-черному!
На столе зазвонил телефон. Андрей взял трубку.
— Андрюша, ты проснулся? — послышался голос Маши.
— Ну-у… в общем, да. А что ты хотела?
— Узнать, как себя чувствуешь. Ты вчера пришел такой пьяный, просто ужас!
Значит, Маша была здесь, когда он вернулся. Это не показалось, не помстилось.
— А что ты делала у меня?
— Тебя ждала. Мы с Татьяной Федоровной уже не знали, что и думать. Нет тебя и нет. А ты, оказывается, был у Кости. Ой, не могу, — она засмеялась. — Пришел и говоришь матери: был на дне рождения Маши. А я в это время из кухни выхожу. Татьяна Федоровна спрашивает: у этой Маши? А ты говоришь: ну да, на улице темно, и мы потерялись. Умора! Я тут сижу три часа, а ты — «потерялись».
— Понятно… А как же ты домой добиралась?
— Сама не знаю, как. Добралась. Я же хотела с тобой остаться, но ты прогнал меня.
— Прогнал? Наверное, ты не так поняла меня…
— Я тебя отлично понимаю. Ты обижен, ты гордый, и думаешь, если остался без работы, значит, мы не должны встречаться. Все это глупости. Я говорила с папой, он сегодня попросит Агееву отменить решение Осетрова.