— Бубонов под мышками нет.
— Его лихорадит?
— Нет, не сказал бы. Но он весь избит, и одежда в крови.
— Ладно, позови кого-нибудь и отнесите его в келью. Там разденете и перевяжете. Если придет в себя, позовете.
Прошло еще какое-то время, и Молинас услышал возбужденные голоса и шум шагов. Когда его подняли, боль вернулась с удвоенной силой и он еле удержался, чтобы не закричать. По счастью, сила воли вновь обрела прежнюю крепость, и он молча повис на сильных руках монахов.
Пока его несли по длинным коридорам, до него долетали обрывки тихого, сквозь зубы, разговора:
— Втащить в обитель неизвестно кого, и это когда в городе чума! У отца настоятеля, видно, отшибло последние остатки мозгов.
— Кажется, этот тип знаком с епископом Магелонским.
— Еще того не легче. Мы принимаем у себя непонятно кого только потому, что он знает епископа. А если у него чума?
— Да нет, на чуму не похоже. Он хоть и потерял много крови, но не такой бледный, как чумные.
— Это-то верно, но как мы будем его лечить? Брат лекарь умер, а хирург-цирюльник еще кто знает когда придет.
— Ну, поверхностными ранами займутся служанки.
— Это было бы идеально, но вряд ли отец настоятель захочет, чтобы кто-то узнал, что мы держим у себя женщин.
— Все монастыри во Франции держат женщин. Все это знают, и никого это не шокирует, кроме протестантов.
— А кстати, тебе доводилось быть с Магдаленой? Это такая рыжая, с маленькой грудью. Под юбкой у нее сущий вулкан. И зад просто точеный.
— Магдалена? Это что, новенькая? А мне плевать, что грудь маленькая, лишь бы соски торчали…
Дальнейшее Молинасу расслышать не удалось. Его опустили на соломенную подстилку, и острая боль снова парализовала все тело. Он попытался вытянуться, но стало только хуже. Тогда он свернулся, как ребенок, и стал ждать, что будет дальше.
Монахи, тащившие его, ушли. Молинас открыл глаза и огляделся. Он находился в пустой, выбеленной известью келье. Единственной мебелью был комод, на котором стояла масляная лампа. Стены с проступавшими пятнами сырости сходились кверху, единственное окно без решетки закрывал прочный ставень.
В коридоре раздались и. Молинас решил, что хватит изображать обморок, и с любопытством взглянул на входившего человека. Это был высокий худой францисканец, на вид лет шестидесяти, с короткой и жесткой седой бородкой; из-под густых бровей глядели синие глаза. Судя по цвету кожи, розовому, несмотря на возраст, с легким кирпичным оттенком, можно было предположить, что он саксонец или, скорее, норманн.
Человек, за которым двигался слуга со свечой, подошел к Молинасу, не выказывая никакого расположения.
— Рад, что вы пришли в себя, — сказал он холодно. — Я настоятель монастыря отец Генрих. Теперь можете сказать, кто вы.
Врать было бесполезно.
— Мое имя Диего Доминго Молинас. Я фамильо на службе святой инквизиции Испании, нахожусь в непосредственном подчинении у Великого инквизитора кардинала Манрике.
Отец настоятель поморщился:
— Готов вам поверить, но скажите, кто же вас так отделал?
— Я скажу, если мы останемся наедине.
Отец настоятель махнул рукой слуге:
— Можешь идти. И забери с собой свечу. Здесь достаточно света.
Тот подчинился без разговоров. Едва он вышел, францисканец наклонился над подстилкой:
— Итак? Я жду вразумительного ответа.
Молинас чуть приподнялся, сдержав стон, и взглянул на францисканца:
— Я веду расследование, касающееся магических практик так называемых обращенных евреев. Это те, кого мы называем conversos,[13] а вы — неофитами или marrani[14]
— Продолжайте. От чьего имени вы действуете?
— Я уже сказал. От имени Альфонсо Манрике, пятого Великого инквизитора. Но следствие тянется еще со времен третьего, Адриано.
— И кто является объектом расследования?
— Поначалу им был Ульрих из Майнца, некромант, основавший тайную церковь с целью подавить нашу. Потом цепочка заговоров привела к Мишелю де Нотрдаму, студенту-медику из здешнего университета. Вам знакомо это имя?
— Нет. Мы далеки от студентов. Они все сквернословы и пьяницы.
В односложных ответах отца Генриха Молинас уловил враждебность. С этим монахом будет нелегко. Видимо, чтобы заставить его подчиниться, его надо сперва напугать.
— Итак, я сказал вам, по какой причине я здесь. Уверен, что вы мне поможете. Святой инквизиции должно подчиняться.
Настоятель пожал плечами.
— Я подчиняюсь инквизиции Тулузы, а не Испании. Если все, что вы мне сообщили, правда, вы находитесь вне юрисдикции ваших доверителей. Если церковные власти об этом узнают, они будут весьма раздражены.
Молинас почувствовал, как его охватывает гнев, и оттого снова усилилась боль, о которой он уже начал забывать.
— По приезде я представил верительные грамоты сначала инквизиции Тулузы, потом епископу Магелонскому.
— И что сказал вам епископ Магелонский?
На самом деле епископ не сказал ничего. Он пробежал глазами рекомендательное письмо испанской инквизиции и ограничился несколькими приличествующими случаю общими фразами, не выдав Молинасу никаких сертификатов. Его интересовали только гугеноты-лютеране, обосновавшиеся в Монпелье. До евреев и колдунов ему дела не было.
Молинас пустил в ход хитрость:
— Он сказал, что на этот момент его больше всего занимает разврат, царящий в местных монастырях. Ему стало известно о том, что служители церкви грешат со служанками, находящимися при обителях. Разумеется, он ошибается. Здесь у вас я видел только мужчин.
В качестве дополнительного задания мне поручено докладывать ему о наличии женщин в тех местах, где им быть не положено.
Отец настоятель вздрогнул и внимательно взглянул на Молинаса. Он, конечно, догадался, что испанец бессовестно лжет, но понял также, что запросто может стать объектом шантажа. Угадывая ход его мыслей, Молинас улыбнулся про себя.
После долгого молчания отец Генрих вздохнул:
— Так что я могу для вас сделать?
— Помочь мне. Больше я ничего не прошу, — сказал Молинас, изобразив подобие улыбки. — Прежде всего, помочь мне выздороветь. Потом предоставить в мое распоряжение для ведения следствия кого-нибудь из ваших подчиненных. Лучше, если это будет человек светский или послушник. Еще лучше, если это будет женщина.
Настоятель попытался слабо возразить:
— Что вы такое говорите! В моем распоряжении нет женщин!
Молинас вытянул губы, изобразив полную наивность.
— О, я имел в виду прихожанок вашей церкви. Я знаю, что у вас часто бывает некто Магдалена, девушка с рыжими волосами. Вот она была бы мне весьма кстати.
Настоятель окаменел, но перечить не осмелился.
— Хорошо, я вам ее пришлю. Когда хотите ее видеть?
— Не теперь, — ответил Молинас, покачав головой. — Теперь мне нужны бинты для руки и примочки для спины. Но прежде всего — несколько часов отдыха.
— Но кто с вами так обошелся? Мишель де Нотрдам?
— Он самый. Он и его друзья. — Молинас и не пытался скрыть ненависть, от которой сжалось горло. — Хочу попросить вас еще об одном одолжении.
— Говорите.
— В разгар эпидемии я ночевал в тростниковой хижине возле южной городской стены у реки Ленд. Она там одна, ошибиться трудно. Под кучей соломы я спрятал книгу…
— Какую книгу?
— Книгу, которой я пользуюсь, печатную, с множеством рисунков. Прошу вас, отправьте кого-нибудь разыскать ее и принесите мне.
— Хорошо. Что-нибудь еще? — Отец Генрих был явно недоволен, что ему приходится выполнять приказы незнакомца.
— Нет, так, сущая безделица. После того как мне окажут помощь, велите перенести меня в келью, более достойную своего названия. Назавтра предупредите приора доминиканцев о том, что я здесь, и попросите его сюда явиться. Должен вам также сообщить, что я питаюсь исключительно мясом, а по пятницам вообще не ем. Рыба внушает мне отвращение, кроме того, я считаю, что употреблять ее в постные дни, как это многие делают, противоречит правилам поста.