Мишель кивнул.
— Это верно. Единственные медицинские тексты, которые мы изучаем, — это Гиппократ и Гален. Авиценна объявлен бандитом, искусство фармакопеи не относится к дисциплинам факультета, анатомия признана теоретическим предметом. Знаешь, Франсуа, когда я понял, что ты вот-вот взорвешься?
— Могу себе представить. Это когда какой-то кретин в тоге попросил меня описать анастомозы[17] между главными венами и артериями?
— Вот-вот. И попробуй сказать, что никогда таких анастомозов не видел. Тебе ответят, что раз Гален о них пишет, значит, они должны существовать.
Рабле пожал плечами.
— Такая мода на классику и приводит нас… О!.. Кажется, я слышу музыку…
Рондле, стоявший у окна, высунулся наружу.
— Да, тебе пора, Франсуа! На подходе весь академический корпус!
В глубине улицы показались музыканты. Они так старательно били в цимбалы и дудели во флейты и медные трубы, что иногда даже добивались некоторой гармонии. За ними в парадных красных тогах выступали преподаватели факультета медицины во главе с деканом и секретарем. Среди них, окруженный священниками и монахами нищенствующих орденов, шел епископ Магелонский.
На почтительном расстоянии за ними следовала бесшабашная компания дев радости, приложивших столько усилий к тому, чтобы скрасить жизнь студентов. За ними, стараясь не пропустить интересное зрелище и не наступить при этом на шнырявших повсюду ребятишек, толпились простые горожане.
Перед пансионом музыканты остановились и продолжали играть до тех пор, пока друзья не подтолкнули Рабле к окну и не заставили выглянуть. С улицы раздались овации. Декан Антуан Грифиус выступил вперед и поднял руки, призывая всех к тишине.
— Спускайтесь, доктор Рабле. Город Монпелье желает оказать почести новому медикусу.
Рабле никогда не был особенно застенчив, но все же зарделся. Рондле взял его за плечи и вывел на крыльцо.
— Иди, сегодня ты герой праздника.
Едва Рабле вышел за порог, как толпа подхватила его и повлекла к площади Сен-Фирмен. Мишель угодил в плен к девам радости, которые веселились, словно это они стали докторами. Коринна, явная заводила, подмигнула ему и позвала за собой, но глаза Мишеля напряженно искали Жюмель. Наконец она появилась, красивая, как никогда, в изысканно простом бархатном платье. Пробираясь к ней, он едва не опрокинул нескольких девушек. Оказавшись с ней рядом, он взял ее за подбородок и поцеловал в губы.
— Я уже решил, что ты осталась в гостинице, — прошептал он ей на ухо. — Тогда мне пришлось бы уйти с церемонии к тебе.
Девушка легонько погладила его по плечу и взяла под руку.
— Как видишь, я здесь. Думаешь, я пропустила бы случай увидеться с тобой?
Вот уже три месяца, как Мишель проводил с ней по крайней мере две ночи в неделю. В их взаимоотношениях не было ничего продажного. Игнорируя явное недовольство Коринны, Жюмель до самого конца не изгоняла из тела напряженный пенис Мишеля, помогая ему излиться и ни на что не претендуя. Не исключено, что она выплачивала якобы полученную от Мишеля сумму из собственного кармана. Коринна была недовольна в принципе, но по части расчетов ничего возразить не могла и поэтому закрывала на все глаза.
Настоящая загвоздка была в самом Мишеле. Он прекрасно понимал, что к роскошной груди Жюмель прикасались не только его руки и что туда, где бывал он, проникали и чужаки. Он не знал, как быть, и молча страдал. Рано или поздно он станет богат и сможет выкупить девушку, вытащить ее из замкнутого круга таверны. В этом он был уверен.
— Чудесный день, правда? — спросила Жюмель, крепко стиснув руку Мишеля.
Он собирался ответить, но тут его кто-то взял за другую руку. Удивленно обернувшись, он застыл, пораженный красотой глядящего на него лица. Лицо принадлежало девушке, которая давно уже вертелась возле него. О ней он знал только то, что ее зовут Магдалена, родом она из Агена и время от времени приезжает в «Ла Зохе», но не как проститутка, а просто как одна из постоялиц, и что каждое ее появление воспринимается как сенсация. И надо сказать, не без оснований. Ее лицо было бы образцом совершенства, если бы не рассыпанные по носу и щекам веснушки, что никак не вязалось с требованиями эпохи: женская кожа должна была белизной соперничать с мрамором. Синие глаза и изумительной формы маленький рот дополняла копна рыжих волос (что было в этих краях большой редкостью), обрамлявших головокружительно правильные очертания прелестного лица.
Кроме веснушек в облике девушки наблюдался еще один изъян: маленькая грудь. Может, она и соответствовала античным канонам, но для Мишеля, обожавшего ощущать в ладонях пышные округлости, этот дефект был немаловажен. И все же юный возраст Магдалены оставлял надежду, что грудь ждет своего часа, чтобы окончательно расцвести. О том же говорили массивные соски, хорошо видные под блузкой. Что касается остального тела, то лучшего не было и у самой Венеры.
— Как дела, Мишель? Давно тебя не видела. А знаешь, мне тебя не хватает.
Студент собрался было ответить, но Жюмель откликнулась первой:
— А тебе чего надо, веснушчатая шлюшка? Ты что, не видишь, что мы вместе?
Было забавно наблюдать, как Жюмель, обычно тихая и незаметная, побагровела от гнева. Магдалена обошлась с ней наихудшим образом: она просто не обратила на нее ни малейшего внимания. Вместо этого она с обожанием впилась глазами в обросшее бородой лицо Мишеля.
— Хотелось бы видеть тебя почаще. Ты ведь знаешь, как мне нравишься.
Мишель любил лесть — и даже слишком, но эти слова его смутили: услышав их, он почувствовал, как его язык словно прирос к небу.
— Я много занимаюсь, у меня нет времени…
— Да скажи же ей, что ты со мной! — закричала Жюмель, которая, казалось, растеряла всю свою застенчивость. — Так или нет? Отвечай, иначе больше никогда не окажешься в моей постели!
Может, Мишель и ответил бы, но Магдалена, бросив на Жюмель высокомерный взгляд, опередила его:
— Это было бы забавно. В твоей постели все мужчины Монпелье как дома. Достаточно заплатить за вход.
Жюмель было не узнать. Вся красота разом исчезла за маской гнева, глаза стали мутными, лоб покраснел.
— Думаешь, ты лучше меня, сучка с патлами из пакли? Ой, послушайте эту девственницу! Корчит из себя добродетель и живет в остерии одна!
Магдалена ничуть не смешалась.
— Я-то живу одна, а у тебя под дверью всегда очередь, как к булочнику. Только твой хлеб — неаполитанская хворь!
Жюмель издала яростный вопль и бросилась на соперницу. Мишель, смущенный ссорой, а пуще того — смешками, которые раздавались отовсюду, успел схватить ее за плечо. Охрипшая от злости Жюмель показала на грудь соперницы, едва выдававшуюся под складками блузки:
— Мишель, только не говори, что тебе по нраву эти дряблые груши! И погляди, у нее все лицо в пятнах!
На этот раз Магдалена, казалось, была задета за живое, но виду не подала.
— А ты свои пятна раздаешь другим. Весь город знает, что ты больна! Мимо тебя не проходит ни одно войско, что возвращается из Италии. Из тебя, как из дырявой бочки, сочится гниль.
Оскорбление было таким подлым и жестоким, что Жюмель, задохнувшись от унижения, смогла только пролепетать что-то невнятное. Мишель понимал, что надо сказать что-то в защиту возлюбленной, но его уже околдовали синие глаза Магдалены. Он ограничился тем, что примирительно пробормотал:
— Да ладно вам, девчонки, перестаньте. Люди на нас смотрят.
Но сказал он это, повернувшись к новой подружке.
На миг позабытая Жюмель расценила это как свое полное поражение. Она вдруг расплакалась, вырвала свою руку из руки Мишеля и убежала. Он попытался ее остановить, но девушку поглотила праздничная толпа. Побежать за ней он тоже не мог, потому что им уже завладела Магдалена. Ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться людскому потоку.
17
Анастомозами называют промежуточные, „обходные“ сосуды, которые начинают функционировать при недостатке кровоснабжения основными. Анастомозы между венами и артериями — нонсенс.