— Доступ к абстракции перекроется через десять секунд, — объявила колонна. — Восстановление доступа ожидается через триста сорок секунд.
— Оставшееся время доступа к системе?
— Триста сорок четыре секунды.
— Времени в обрез, — заметил Ньюкерк.
Талия хотела ответить, но, уже открыв рот, поняла, что нет смысла. Лицо Ньюкерка превратилось в маску, глаза больше не дрожали в глазницах. Теперь он казался мертвецом, точнее, каменным бюстом.
«Они все такие», — подумала Талия. Один миллион двести семьдесят четыре тысячи шестьсот восемнадцать граждан «карусели» Нью-Сиэтл-Такома оказались в полной неопределенности, отрезанные от абстрактной реальности, единственного важного для них мира. Одного взгляда на Ньюкерка хватило, чтобы понять: сознание в его черепе отсутствует, а разум если существует, то заблокирован в некоем лимбе и стучится в дверь, которую не откроют еще пять минут.
Талия осталась одна-одинешенька в зоне присутствия миллиона с лишним человек.
— Как идет работа? — спросила она центр.
— Соответственно графику. Доступ к абстракции восстановится через двести девяносто секунд.
Талия сжала кулаки. Следующие три минуты будут самыми долгими в ее жизни.
— Простите, что беспокою снова, — сказал Дрейфус, когда в кабинете для допросов возник бета-симулякр Дельфин Раскин-Сарторий. — Не соблаговолите прояснить еще пару моментов?
— Я в полном вашем распоряжении, как вы сами заявили без обиняков.
— Дельфин, зачем усугублять ситуацию? — улыбнулся Дрейфус. — У нас разное мнение о праведности бет, но в том, что совершено массовое убийство, мы единодушны. Мне нужна ваша помощь, чтобы докопаться до сути.
— А это, в свою очередь, приведет к больной теме моего творчества? — спросила Дельфин, скрестив руки на груди.
На запястьях она носила серебряные браслеты.
— Кто-то разозлился на кого-то настолько, что захотел уничтожить анклав, — продолжал Дрейфус. — Возможно, ваши скульптуры сыграли тут определенную роль.
— Мы возвращаемся к теме зависти.
— По-моему, дело не только в ней. Боюсь, вы затронули злободневную политическую проблему, когда начали серию, посвященную Филиппу Ласкалю.
— Простите, я не совсем понимаю.
— Не обижайтесь, но, судя по вашему творческому пути, до недавнего времени вы особой популярностью не пользовались. И вдруг… не скажу, что вы проснулись знаменитой, но совершенно внезапно о вас заговорили, а ваши работы резко выросли в цене.
— Такое случается. Ради этого художники готовы страдать.
— Тем не менее кажется, что взлет популярности совпал с началом работы над портретами Ласкаля.
Дельфин равнодушно пожала плечами:
— Я работала над многими сериями. Просто эта самая свежая.
— Но именно эта серия привлекла интерес. Так или иначе, в ваших работах что-то изменилось. По какой причине вы обратились к теме Ласкаля?
— Не понимаю, к чему вы клоните. Личность Ласкаля и значимые события его жизни — часть нашей общей истории. Его полет к завесе вдохновил миллионы художников. Разве удивительно, что я использовала в творчестве яркий трагический образ?
— Дельфин, но ведь это времена Восьмидесяти, дело прошлое, — с сомнением заметил Дрейфус. — Те раны давным-давно затянулись.
— Но тема актуальности не утратила, — возразила Дельфин.
— Я не отрицаю. Вы не думали, что ненароком всколыхнули воду в опасном омуте?
— Темой Ласкаля?
— Ну да. Он вернулся ненормальным, даже есть самостоятельно не мог. По слухам, Ласкаль покончил с собой в Силвестовском институте изучения завес. Другие организации, которые интересовались затворниками, совершенно не обрадовались этому. Они давно рассчитывали заполучить Ласкаля, заглянуть к нему в голову и выяснить, что с ним стряслось. А тут слухи: Филипп, мол, утопился в декоративном пруду с рыбками.
— Суицидальные наклонности у него, скорее всего, имелись. Вы же не намекаете, что Ласкаля убили?
— Нет, я намекаю лишь на то, что его гибель навредила Дому Силвестов.
— Если поняла правильно, вы клоните к тому, что меня, мою семью, не говоря о целом анклаве, уничтожили по той причине, что мне хватило неосторожности в моем творчестве обратиться к Филиппу Ласкалю?
— Это лишь гипотеза. Если люди, связанные с кланом Силвестов, почувствовали в вашем творчестве скрытую критику их действий, они вполне могли подумать о мести.
— Раз я их так разозлила, почему бы просто меня не убить?
— Не знаю, — сказал Дрейфус. — Но очень помогла бы уверенность, что ваши скульптуры не задумывались как компромат на Силвестов.