— Три дня спустя его нашли мертвым в его отсеке. Дюсолье перевел хлыст-ищейку в режим меча и направил на себя.
— Не смог жить с содеянным?
— Да, видимо, так.
— Но ведь у него не оставалось выбора. Провел бы референдум о правомочности применения ядерных боеприпасов и наверняка получил бы поддержку населения.
— Такой вариант его явно не устраивал.
— И никакого объяснения, никакой предсмертной записки?
Дрейфус замялся: записка существовала. Он даже читал ее, благодаря допуску «Панголин». «Мы совершили ошибку. Зря так обошлись с институтом. Искренне раскаиваюсь в том, что мы сотворили с теми людьми, упокой Господь их души».
— Записки не было, — соврал он.
Не было ни записки, ни шестичасовой паузы между спасением Джейн Омонье и разрушением СИИИ. Ни паузы, ни необъяснимой связи с законсервированным кораблем «Аталанта», перемещенным с прежней орбиты поближе к СИИИ одновременно с началом ЧП. Никаких тайн. Всему имеется рациональное объяснение.
— Совершенно не понимаю, почему Дюсолье совершил самоубийство, — заявила Дельфин.
— Не смог простить себе содеянное. — Дрейфус пожал плечами.
— Даже если содеянное было единственно правильным?
— Даже если так.
Прежде чем заговорить, Дельфин обдумала его слова.
— У вашей жены была бета?
— Нет, — ответил Дрейфус.
— Почему?
— Валери не верила в бета-копии. Считала их не более чем ходячими и говорящими оболочками. Дескать, симулякр скопирует ее голос, внешность, даже фразы воспроизведет с большой долей точности, но все же это будет не она. Внутренний мир человека не смоделируешь.
— Вы так считаете вслед за женой?
Дрейфус развел руками:
— Простите, но уж как есть.
— Об альфа-копировании она не думала?
— Философских возражений у Валери не нашлось бы. Но мы с женой выросли среди воспоминаний о Восьмидесяти. Разумеется, с тех пор методика изменилась, но риск и сомнения остались.
— Теперь понимаю, откуда предубеждение к таким, как я. — Резкое заявление Дельфин смягчила сочувственной улыбкой. — Понимаю и не сержусь. Вы потеряли близкого человека. Признать, что я впрямь обладаю сознанием, для вас все равно что отречься от убеждений Валери.
— Уверяю вас, все не так сложно, — проговорил Дрейфус с жестом смирения.
— Вы человек, так что ничего зазорного. Я поспешила с выводами, простите.
— Вы ничего не знали.
Дельфин сделала глубокий вдох, словно готовилась нырнуть.
— Я обещала вам. Вы поделились личным и теперь хотите услышать причину, по которой я посвятила серию работ Ласкалю. Постараюсь объяснить, но, думаю, вас ждет разочарование. Я не просыпалась утром с твердой решимостью ваять Филиппа и ослепляющих вспышек не видела.
— Но ведь что-то произошло.
— По-моему, во мне нарастала некая потребность. Что-то подавленное рвалось наружу. Я успокоиться не могла, пока не рассказала людям о жизни Ласкаля.
— Вы хорошо знали тему?
Судя по неуверенному виду, Дельфин таким вопросом прежде не задавалась.
— Наверное, не хуже большинства обывателей. Я была наслышана о Ласкале и изучила отдельные факты…
— Был некий определяющий момент, когда вы решили заняться Ласкалем? Увидели нечто связанное с ним, услышали о клане Силвестов или о завесах?
— Нет, ничего подобного. — Дельфин помолчала, в глазах загорелся огонек. — Хотя помню один день… Я резала камни в своей вакуумной мастерской. Работала, конечно, в скафандре: даже если бы было чем дышать, жар плазменных резаков доконал бы меня. Я занималась совершенно другой скульптурой. Представьте дирижера перед оркестром, только вместо музыкантов сервороботы с плазменными горелками и резаками атомного уровня. Это и происходило в ателье: стоило мне придумать новую форму или текстуру, имплантаты передавали приказ роботам. Я чуть ли не подсознательно работала — силой воображения превращала камень в скульптуру.
— А потом?
— Я взглянула на скульптуру в очередной раз и почувствовала, что получается не то, что задумывалось. Хотелось высечь лицо чужака, а теперь оно кого-то напоминало. Узнав Ласкаля, я поняла, что подсознание толкает меня к его теме.
— Других объяснений нет?
— Хотелось бы мне подобрать рациональное объяснение, — сконфуженно проговорила Дельфин. — Но порой искусству чужда рациональность. То и дело натыкаешься на необъяснимое.
— Ценю вашу честность.
— Это разрушает вашу гипотезу о том, что кого-то оскорбило мое творчество?