— Вот и ладно, — облегчённо вздохнул отец и повеселел сразу, посветлел лицом.
В Москву Ключников возвращался поздней электричкой. До Голицына он читал, не поднимая головы, людей в вагоне было немного — раз-два и обчёлся. Позже народу прибавилось, электричка с диким воплем проскакивала станции без остановок, в мутной мгле за окном горели далёкие фонари.
Ключников дремал, когда двери резко разъехались, из тамбура ввалилась шумная орава и покатилась по вагону, горланя во все горло и вдруг смолкла, застыла, словно наткнулась на преграду.
Девушка сидела одна с журналом в руках, напротив клевал носом мелкий мужичок, парни потоптались в проходе и внезапно швырнули мужичка на соседнюю лавку, а сами обсели девушку — двое рядом, трое напротив. Она попыталась встать и уйти, но они не пустили, усадили силой, прижали к стенке и ухмылялись, корчили рожи, и уже понятно было, что добром это не кончится.
Подняв голову, Ключников увидел испуганные глаза девушки, они были и без того большие, но испуг увеличил их, и теперь они казались огромными на побледневшем лице.
Шпана изголялась над ней, как хотела. Они были уверены в себе и в том, что никто не вступится, а вступится, они дадут укорот, чтобы неповадно было.
— Отстаньте от неё, — вмешалась какая-то женщина, но они не обратили внимания, лишь один лениво повернул голову:
— Заткнись, тётка!
Женщина умолкла, а больше никто не рискнул — впутаешься, себе дороже. Девушка озиралась в надежде, что кто-то придёт на помощь, но соседи отворачивались, и она снова попыталась встать и уйти, но шпана не выпустила её.
— Кк-у-да?! — весело заорал самый вертлявый из них, которому, судя по всему, в компании отводили роль шута.
Он выламывался больше других, кривлялся, ёрничал, хлопотал, не переставая, чтобы развлечь приятелей.
Девушка поняла, что ей никто не поможет, и сжалась, затравленно смотрела на обидчиков и беспомощно отстранялась, когда они тянули к ней руки.
Ключников знал повадки шпаны. Тупые и злобные, они, как бездомные собаки, сбивались в стаи, которые рыскали повсюду в поисках добычи. Каждый сам по себе был ничтожен, но вместе они были опасны, и потому уповали на стаю: в стае их разбирал кураж, в стае они мнили себя сильными и значительными, стаей они мстили всем прочим за своё ничтожество в одиночку.
Такие стаи были сущим бедствием повсюду. Они были плоть от плоти режима, который с первого мгновения, как возник, ставил человека ни в грош, возведя произвол и насилие в норму, изо дня в день доказывая, что все дозволено. И потому отребье по всей стране уверовало: так есть, так должно быть.
Ключников надеялся, что они покуролесят и отстанут, но, не получая отпора, они лишь наглели и расходились; уразумев, что все их боятся, они победно озирали вагон.
Один из них был верзила, вероятно, спортсмен, он надменно бычился и свысока, лениво поглядывал по сторонам; он был накачан без меры, майка едва не лопалась на груди, и как все верзилы, он был медлителен и сонлив.
Ключников окинул взглядом вагон: рассчитывать на помощь не приходилось. Пассажиры помалкивали, делали вид, что происходящее их не касается, но понятно было, что они боятся.
В вагоне повисла зловещая немота, в тишине стучали колёса, и было что-то мёртвое в общем молчании, как будто всех разбирала общая хворь. Но то был страх, тошнотворный страх, каждый, кто прятал глаза, полагал, что если не встревать, то его не тронут, иные глазели с любопытством, посмеивались, а на лицах некоторых держался неподдельный интерес.
Впереди предостерегающе завыла сирена, вагон мчался стремглав, раскачиваясь на рельсах, и отчаянный медный вопль был в ночном пространстве, как трубный глас свыше; далеко окрест, тем, кто слышал его, становилось не по себе.
Ключников присмотрелся и определил в стае коновода, им оказался рослый блондин с длинными волосами. У него были шалые глаза и что-то безумное в лице, нескончаемая истерика, понятно было, что он постоянно взъяривает себя и готов на все, чтобы доказать свою власть.
Наглее других держался шут. Он тянул к девушке руки и громко, на весь вагон смеялся дурным ломким смехом.
Ключников поднялся, никто не обратил на него внимания, видно, решили, что он собирается выходить.
— Кончайте, — сказал он спокойно, надеясь, что они угомонятся.
Но они уже вошли в кураж, и любое слово поперёк мнилось им досадной помехой, которую следовало стереть в порошок.
— Что?! — взвизгнул шут, словно не веря ушам.
— Сейчас под колёса сбросим, — пообещал главарь, вставая.
По правде сказать, вырубить его не составляло труда. Он не успел подняться, Ключников ударил его коленом в пах, потом рубанул наискось ребром ладони по шее, такой удар обычно ломал ключицу. Парень обмяк, согнулся и мешком осел на лавку.
Верзилу Ключников без промедления ударил ногой, потом быстро нанёс кулаком удар снизу в челюсть, подключив бедро и вложив в удар вес тела. Апперкот удался на славу, Ключников тотчас сплёл пальцы в замок и ударил сверху двумя руками в затылок, как будто рубил дрова.
Все это произошло очень быстро, никто даже опомниться не успел. Весь вагон таращился, не понимая, что происходит: только что стая сокрушительно правила бал и казалась неодолимой, и вот двое самых могучих бездыханно валяются на полу и, вероятно, не скоро ещё поднимутся.
Трое оставшихся вскочили и вырвались в проход между сиденьями. Шут вытащил нож и кинулся на Ключникова, но Сергей отступил назад, взялся за ручки на спинках сидений и, поджавшись, взмахнул ногами, словно на брусьях; в гимнастике такое движение называется — «мах вперёд».