Это был выстрел, что называется, в упор: притаившись, стрелок целил в грудь, однако сорокаслойный дюпоновский кевлар, простёганный титановым кордом, выдержал пистолетную пулю, Ключников упал и лежал, оглушённый, чувствуя боль в груди.
Едва прогремел выстрел, Бирс дал очередь на звук, прыгнул в сторону и пустил ещё одну очередь. Ответных выстрелов не последовало. Бирс, выставив автомат, осторожно подкрался к тому месту, откуда стреляли.
В углу, привалясь к стене, сидел альбинос. Автоматная очередь прошила его насквозь, и теперь он беззвучно истекал кровью. Глаза его были открыты, в них держалась тихая печаль и томление, безропотно, как усталый путник, уходил он из жизни. Альбинос сидел в луже крови, рядом с ним на полу лежал пистолет.
Морщась от боли в груди, Ключников поднялся и тряхнул головой, приходя в себя после контузии. Увидев, что он поднялся, альбинос не поверил, глаза его удивлённо расширились.
— Нет, — убеждённо покачал он головой. — Не может быть. Я попал в него.
Ключников ногой отодвинул пистолет, чтобы стрелок не дотянулся.
— Я попал в тебя, — сказал ему альбинос.
— Попал, — подтвердил Ключников, потирая ладонью ушибленное место.
Лужа крови под стрелком медленно растекалась, но он не замечал или не обращал внимания.
— Я попал в него, — повторил он Бирсу капризно, словно тот не верил.
— Попал, попал, успокойся, — оборвал его Бирс. — Скажи лучше, где бункер?
— Не-е-т… — заикаясь, усмехнулся стрелок с лёгким злорадством. — Не скажу.
— Ну и зря. Перебьём вас, что хорошего?
— Не скажу, — повторил альбинос.
— Не говори, — легко согласился Бирс. — Сами найдём.
Он подозвал Хартмана, тот приблизился и остановился.
Стрелок внимательно, не отрываясь, смотрел на них, переводил глаза с одного на другого, взгляд его твердел, становился пристальным и жёстким.
— Предатели! — неожиданно сказал он со злостью. — Все предали!
Глаза его побелели, наполнились странным светом — то ли гнева, то ли ненависти. Ключников подумал, что альбинос похож на Бурова: такие же белесые волосы, такое же бледное лицо, но главное — те же белые горящие глаза, испепеляющий взгляд.
Глядя на альбиноса, Хартман жалел его, как и прочих несчастных, обретающихся под землёй. Не знающие жалости, непримиримые, оголтелые в своей несуразной вере, укоренившиеся в ненависти, обречённые навсегда на существование под землёй, непоколебимые в злобном своём фанатизме, стоящие насмерть за нелепые химеры, они были сродни безумцам — что можно было им объяснить, до чего достучаться, как втолковать?
Они были смертельно опасны, потому что не могли ни с кем ужиться, не могли смириться с чем-то иным, кроме своей веры, и всюду несли ненависть и кровь. И неужели только и оставалось, что уничтожить их, как чумных крыс? Неужели только так и можно было с ними — гнать, травить, жечь? Однако другого было не дано: стоило промедлить, они губили все, к чему прикасались.
Пока Бирс, Ключников и Хартман стояли над умирающим, где-то в стороне, поодаль, за стенами послышались голоса. Они росли, превратились в ропот, в сбивчивый гомон и вдруг, как обвал, вырвались в крик. У Бирса, Ключникова и Хартмана мороз пошёл по коже.
Это был истошный крик многих людей, пронзительный многоголосый вопль — ужас, смертельный страх, отчаяние были в этом хоре, от которого волосы становились дыбом.
Бирс и Ключников рванулись в узкую дверь, вышибли её ногами, стремглав пронеслись по коридору и ворвались в тесное помещение, заполненное людьми; следом за разведчиками прибежал Хартман. Едва они появились, в мгновение стало тихо, толпа в сто или двести человек смотрела на них, не отрываясь. Вероятно, помещение было не таким маленьким, просто людей было очень много — скопище лиц и глаз.
Это были те, кто исчез. Альбиносы держали их в подземной тюрьме, изо дня в день учили уму-разуму, читая вслух краткий курс истории большевиков, кормили скудно, впроголодь и сулили скорый революционный трибунал и расправу. Поняв, что они спасены, пленники облепили разведчиков, толпа сжала их, сдавила, многие обезумели от счастья, у некоторых сдали нервы: рыдая, они обессиленно опустились на пол.
Женщин содержали в другом помещении, приспособленном под тюрьму. Расспросив пленников, Бирс стремглав кинулся в коридор, Ключников погнался за ним — насилу догнал, чтобы прикрыть в случае нужды.
Они миновали несколько технических отсеков и вышибли дверь, закрытую на замок. В тусклом свете им открылась печальная картина: бледные, забившиеся в угол женщины, испуганная толпа; в полумраке на серых, землистых лицах выделялись расширенные от страха глаза.
В отличие от мужчин, женщины молчали. Немая, теснящаяся в углу толпа напоминала скопление теней. И когда Бирс вспоминал впоследствии, как они с Ключниковым ворвались в камеру, он мог вспомнить лишь бледные неподвижные лица и неестественно большие, просто огромные взирающие на него глаза.
Без единого звука, окаменев, женщины напряжённо и выжидающе смотрели на застывших у входа вооружённых людей: разрисованные камуфляжной краской, с автоматами наперевес, те насторожённо и цепко обшаривали взглядами помещение. Автоматчики весьма отличались от тюремной охраны и подземного гарнизона — ростом, пятнистой формой, оружием и снаряжением; до узниц постепенно доходило, что это — свобода.