— Мсье Томас, разве не Церковь убедила ЮНЕСКО и правительство запретить раскопки? И разве не вашей лично задачей было проследить, чтобы ЮНЕСКО прекратило даже все работы по реставрации?
Де л'Орме невинно улыбнулся, словно удивляясь, что его приятелю известны такие факты.
— В ваших словах лишь половина правды, — сказал Томас.
— Но ведь распоряжения шли от вас?
— Через меня. А реставрационные работы довели до конца.
— Реставрационные — возможно, а вот исследовательские — нет. Здесь найдены следы восьми великих цивилизаций. А за последние две недели мы нашли следы еще двух.
— В любом случае, — сказал Томас, — я прибыл с целью остановить раскопки. С сегодняшнего дня все кончено.
Сантос шлепнул ладонью по столу.
— Безобразие! Скажите же что-нибудь! — повернулся он к де л'Орме.
В ответ раздался почти шепот:
— Perinde ас cadaver.
— Что?
— «Как труп», — пояснил де л'Орме. — Правило повиновения ордена иезуитов. «Я принадлежу не себе, но Ему, создавшему меня, и тому, кто для меня Его представляет. Я послушен, как труп, не имеющий ни воли, ни желаний».
Молодой человек побледнел.
— Это правда? — спросил он.
— О да, — подтвердил де л'Орме.
«Труп» многое объяснял. Томас видел, как Сантос сочувственно смотрел на де л'Орме, потрясенный моральными законами, которыми был когда-то связан его слепой наставник.
— Нет, — произнес наконец Сантос. — Это не для нас.
— Вот как?
— Мы требуем свободы взглядов. Полной. Слепое подчинение не для нас.
Сантос сказал «для нас», а не «для меня». Томас начал проникаться к молодому человеку симпатией.
— Но кто-то пригласил меня, чтобы я увидел изображение, вырезанное в камне, — сказал Томас. — Разве это не послушание?
— Уверяю тебя, это не Сантос, — улыбнулся де л'Орме. — Нет, он часами спорил, не хотел тебе сообщать. Даже угрожать мне стал, когда я послал тебе факс.
— А почему?
— Потому что изображение естественное, — объяснил Сантос. — А вы постараетесь объяснить его происхождение сверхъестественным путем.
— Лицо Зла? — спросил Томас. — Так написал де л'Орме. А естественное оно или нет — я не знаю.
— Это не настоящее лицо. Просто какой-то образ. Кошмар скульптора.
— А если лицо все же настоящее? Знакомое нам по произведениям из других мест? С какой стати оно непременно ненастоящее?
— Знаете, — начал Сантос, — сколько бы вы ни играли словами, суть не меняется, вы все равно прибыли с определенной целью. Посмотреть в глаза дьяволу. Даже если это глаза человека.
— Человека или демона — я сам решу. Такая у меня работа. Собрать все, что записано человеком, и сложить стройную картину. Сверить доказательства. Вы его сфотографировали?
Сантос умолк.
— Два раза, — ответил де л'Орме. — Но первые карточки промокли и испортились. А во второй раз получились слишком темные — ничего не видно. У видеокамеры сел аккумулятор, а электричества у нас нет уже несколько дней.
— Тогда, может, слепок? Изображение ведь достаточно рельефное?
— Не успели. У ямы то осыпаются края, то поднимается вода. Это же не археологический раскоп. Да еще сезон дождей начался — настоящая напасть!
— То есть у вас нет ни одного изображения? За три недели?
Сантос, казалось, смутился. Де л'Орме поспешил на выручку:
— Завтра будет сколько угодно. Сантос поклялся, что не поднимется наверх, пока его не запечатлеет. А потом пусть яму засыпают.
Томас пожал плечами перед лицом неизбежного. Не его дело останавливать де л'Орме и Сантоса. Археологи еще не знали, что вступили в гонки не только со временем. Завтра сюда явятся солдаты индонезийской армии, и таинственная каменная колонна будет засыпана тоннами вулканического пепла. «Хорошо, что меня здесь уже не будет», — думал Томас. Ему не хотелось смотреть, как слепой борется со штыками.
Был почти час ночи. Где-то над вулканами плыла музыка, обволакивая сладким соблазном луну и океан. Томас сказал:
— Мне бы хотелось самому посмотреть.
— Что, сейчас? — удивился Сантос.
— Я так и думал, — признался де л'Орме. — Он ведь проехал девять тысяч миль, чтобы на это взглянуть. Пойдем.
— Хорошо, — согласился Сантос, — я его отвезу. А тебе, Бернард, пора отдыхать.
Томас увидел нежность в его глазах и в какой-то миг почти позавидовал.
— Глупости, — заявил де л'Орме. — Я тоже пойду.
Они шли по тропе, под старыми зонтами с бамбуковыми рукоятками, и светили карманными фонариками. Воздух был до предела насыщен влагой. Казалось, небеса вот-вот разверзнутся и начнется потоп. Дожди на Яве трудно назвать дождями. Они скорее напоминают извержение вулкана, причем регулярное, как часовой механизм, и сокрушительное, как гнев Господень.
— Томас, — сказал де л'Орме, — найденное изображение древнее чего бы то ни было. Оно очень старое. Сделано во времена, когда люди еще лазили по деревьям, пытались добыть огонь, делали наскальные рисунки. Именно это меня пугает. Те, кто его создал, не имели орудий, чтобы высекать каменные столбы и тем более наносить на них изображения. Или создавать портреты и возводить колонны. Оно просто не может существовать.
Томас размышлял. Мало где на земле найдешь такие древности, как на Яве. Яванский человек — питекантроп, называемый также homo erectus, человек прямоходящий — найден лишь в нескольких километрах отсюда, у деревни Тринил, на реке Соло. Четверть миллиона лет предки человека пробовали плоды с этих деревьев. А также убивали и поедали друг друга. Состояние останков сомнений не вызывает.
— Ты писал, что там много других изображений.
— Разные чудища, — сказал де л'Орме. — Туда мы тебя и ведем. К цоколю колонны «С».
— А может, это автопортрет? Вероятно, речь идет о гоминидах, и умели они гораздо больше, чем принято думать.
— Возможно, — согласился археолог. — Но есть еще и то лицо.
Именно из-за этого лица Томас и забрался в такую даль.
— Ты писал, что оно ужасное.
— Как раз само лицо вовсе не ужасное. Дело в другом. Обычное человеческое лицо.
— Человеческое?
— Ничуть не хуже твоего или моего. — Томас пристально смотрел на слепого, а де л'Орме продолжал: — Ужасны изображения рядом с ним. Это обычное лицо взирает на сцены чудовищной дикости и жестокости.
— И что?
— И все. Просто смотрит. Причем явно без всякого отвращения. Скорее с удовлетворением. Я осязал изображение — оно отвратительно даже на ощупь. Такое соседство нормального и ужасного совершенно непостижимо. И в то же время так банально, так прозаично. Это-то и ставит в тупик. И не соответствует историческому периоду. Никакому.
Из отдаленных деревень доносился стук барабанов и грохот фейерверков. Как раз вчера кончился Рамадан — мусульманский пост. Средь горных вершин скользил молодой месяц. У людей сейчас праздник. В деревнях никто не уснет до рассвета — люди будут смотреть представления ваянг-пурво — театра, в котором на белом холсте живут, любят и сражаются тени бумажных кукол. К восходу добро победит, свет восторжествует над тьмой, как и положено в сказках.
В свете месяца одна из гор по мере приближения изменилась и приобрела очертания Боробудура — земного воплощения священной горы Меру, центра вселенной. Похороненный тысячу лет назад извержением Мерапи, Боробудур был в определенном смысле и дворцом смерти, и пирамидой-святилищем Юго-Восточной Азии.
Чтобы проникнуть внутрь, нужно заплатить смертью, пусть даже символической. Вход представляет собой пасть свирепого кровожадного чудовища — богини Кали. Оттуда вы попадаете в какой-то потусторонний лабиринт. Всю дорогу вас сопровождает каменное повествование о буддизме — десять тысяч квадратных метров каменной стены, испещренной резьбой. История, которую рассказывают рисунки, не уступает Дантовым Аду и Раю. В самом начале, внизу, изображены погрязшие в грехах люди, подвергаемые ужасным наказаниям — их истязают демоны ада. К тому времени, как вы, пройдя пять километров, поднимаетесь на украшенную ступами террасу, Будда приводит человечество к просветлению. Но сегодня ночью подниматься некогда. Уже почти половина второго.