— Эй! — позвал он несколько раз.
Внизу его слышать было некому, но Оспри надеялся, что услышат наверху. Может, мексиканка станет его разыскивать. Он немного помечтал, что было бы неплохо, если бы девушка тоже провалилась и ночь-другую им пришлось бы провести в яме вдвоем. Однако никто не ответил.
Наконец он собрался, встал, отряхнулся и отправился искать выход. В стенах было полно глубоких дыр. Оспри посветил в одну, другую, надеясь, что какая-нибудь непременно ведет на поверхность, и выбрал самую большую.
Проход вился во все стороны. Сначала Оспри удавалось ползти на коленях, но лаз все суживался. Пришлось оставить рюкзак, затем ползти на животе, упираясь локтями и толкая впереди себя фонарь и уцелевшие пять коробок с бабочками. Шершавые стены по-прежнему рвали рубашку и цеплялись за штаны. Острые камни царапали руки. Он дернул головой, и в глаза потек пот. Он выберется весь рваный, грязный и вонючий. Вот тебе и пообедали!
Лаз становился все уже и уже. У Оспри перехватило дыхание. А вдруг он здесь застрянет? Окажется заживо погребенным? Он успокоил себя. Развернуться, конечно, негде. Остается надеяться, что эта нора куда-нибудь да выведет.
Проползя с превеликим трудом на спине еще десять футов — руки пришлось держать над головой и отталкиваться ногами, — Оспри выбрался в широкий коридор и воспрял духом. На камнях была едва заметная тропка. Оставалось только идти по ней. «Эй!» — крикнул он влево и вправо. Откуда-то донеслось тихое потрескивание. «Эй!» — крикнул он еще раз. Звуки прекратились. «Сейсмические гоблины», — пожал плечами энтомолог и отправился в противоположном направлении.
Прошел еще час, но выход так и не нашелся. Оспри устал, проголодался, все у него болело. Наконец он решил изменить курс и проверить, куда ведет обратная тропа.
Тропинка шла то вверх, то вниз и привела его к группе развилок, которых он раньше не видел.
Оспри пошел в одну сторону, потом в другую, испытывая все большее разочарование. Наконец добрался до коридора, похожего на тот, по которому полз. Надеясь, что эта дорога выведет его туда, куда он провалился, Оспри сунул вперед фонарь и коробки и втиснулся следом. Он прополз совсем чуть-чуть, когда, к своей досаде, зацепился ступней за камень. Подергал ногой, но освободиться не смог. Хотел обернуться, но коридор был слишком тесен.
Потом он почувствовал движение. Сначала ему показалось, что сам лаз продвинулся вперед на дюйм или около того. Оспри двигался назад! Удивительно, ведь он даже не пытался ползти! Тут он осознал, что его держат за лодыжку. Камни тут явно ни при чем. Сзади было что-то живое, и оно старалось половчее ухватить его ногу. И это что-то — или кто-то — тянуло его назад! Оспри отчаянно хватался за камни, но с таким же успехом можно удержаться в гладкой трубе. Руки скользили по стенам. Он даже сохранил достаточное присутствие духа, чтобы ухватить фонарь и коробки. И тут сначала его ноги, а потом тело и голову выдернули из лаза. Одна из коробок упала и раскрылась, три бабочки вылетели и заметались в луче его фонаря.
Он посветил по сторонам, чтобы увидеть зверя, который его схватил. В луче света стоял настоящий живой хейдл. Оспри завопил, и хейдл метнулся в сторону. Больше всего Оспри потрясло, что тот был совершенно белый. Вытаращенные глаза придавали ему вид то ли очень голодного, то ли очень любопытного.
Хейдл несся в одну сторону, Оспри — в другую. Он пробежал футов пятьдесят, когда луч света выхватил из тьмы еще троих хейдлов, скрючившихся в глубине коридора. Они отвернулись от света, но с места не двинулись.
Оспри посветил назад. Совсем недалеко оказались еще четыре или пять белых тварей. Он вертел головой, охваченный безысходным ужасом. Достал из кармана складной швейцарский нож, открыл самое длинное лезвие. Однако хейдлы не приближались — их отпугивал свет.
Абсолютно немыслимая ситуация! Он — лепидоптерист. Имеет дело с существами, чья жизнь неразрывно связана с солнечным светом. Он не имеет никакого отношения к подземному миру. И вот он здесь, заперт под землей, лицом к лицу с хейдлами. Ужасный факт давил своей тяжестью и отнимал силы. Наконец, не в состоянии двигаться, Оспри уселся на пол.
Хейдлы в тридцати футах справа и слева от него тоже присели. Он тыкал фонарем то в одну сторону, то в другую, надеясь удержать их на расстоянии. Наконец стало ясно, что хейдлы вовсе не намерены приближаться. Оспри пристроил фонарь лампой вниз и оказался в круге света. Вокруг него запорхали три бабочки, которым удалось вырваться из плена, а он прикидывал, на сколько хватит батареек.
Оспри бодрствовал сколько, столько мог, но действие усталости, боли и пережитого страха пересилило его волю. Залитый светом, Оспри заклевал носом, сжимая в руке нож.
Ему приснился дождь. То, что он принял за капли дождя, оказалось мелкими камешками, которые кидали в него хейдлы. Первой мыслью было, что ему хотят причинить боль. Потом он понял: хейдлы пытаются разбить фонарь — и схватил его, стараясь защитить. Тут ему в голову пришла другая мысль. Раз они умеют метать камни, то могут кинуть в него достаточно большой, чтобы ранить, а то и убить. Но хейдлы этого не делают. Стало быть, хотят взять его живым.
Выжидание продолжалось. Хейдлы сидели за пределами светового круга. Терпение у них было невероятное. Не терпение современного человека, а терпение древнее, первобытное и непобедимое. Они непременно его пересидят, тут нет никаких сомнений.
Часы перешли в день, потом второй. В животе у Оспри бурчало от голода. Во рту пересохло. Что ж, так даже лучше. Без пищи и воды он впадет в забытье, а ему как раз меньше всего хотелось сохранить рассудок до самого конца.
Время шло. Оспри изо всех сил старался не смотреть на хейдлов, но любопытство победило. Он направлял свет то в одну сторону, то в другую, постепенно подмечая детали. Некоторые были совсем голые, если не считать кожаных набедренных повязок. Другие носили что-то вроде кожаных жилетов. Все мужского пола, судя по колпачкам в паху. Каждый щеголял колпачком, сделанным из рога и подвязанным для имитации эрекции, наподобие того, как делают аборигены Новой Гвинеи.
Ясно, какой будет конец. Батарейка стала садиться. Хейдлы с обеих сторон придвинулись ближе. Круг света превратился в небольшое тусклое пятно. Оспри встряхнул фонарь, и тот загорелся ярче — хейдлы отодвинулись на несколько метров. Он вздохнул. Пора. C'est la vie. Он усмехнулся и положил лезвие ножа на запястье. Можно бы дождаться, пока фонарь погаснет совсем, но Оспри боялся, что в темноте у него не получится. Если надрезать неглубоко, дело кончится болезненной царапиной, а если слишком глубоко — вены сократятся. Так он думал. Нужно все сделать правильно, пока еще видно.
Оспри спокойно надавил на нож. Из-под лезвия брызнула кровь. Она вытекала и вытекала. Хейдлы в темноте что-то забормотали.
Оспри переложил нож в левую руку и сделал надрез на правой. Уронил нож. Через минуту ему стало холодно. Острая боль в запястьях перешла в ноющую. Кровь растекалась по каменному полу. И Оспри уже не понимал — гаснет ли окончательно фонарь или у него слабеет зрение. Он прислонился головой к стене. Мысли его успокоились. Перед глазами возник образ прекрасной мексиканки. Ее лицо пришло на смену бабочкам — они уже все погибли от недостатка света. Умирающий положил своих монархов рядышком и, сползая на бок, видел перед собой оранжево-черные лоскутки крылышек.
Хейдлы что-то насвистывали и прищелкивали. Они явно взволновались. Оспри улыбнулся. Они одержали верх, но победил все равно он.
Пятнышко света съежилось и пропало. Лицо мексиканки растворилось в темноте. Оспри издал слабый стон. И тьма приняла его.
Теряя сознание, он успел понять, что на него набросились хейдлы. Он учуял их запах и почувствовал, как его хватают и стягивают запястья веревками. Слишком поздно Оспри догадался, что ему накладывают на вены жгуты, спасают ему жизнь. Попытался вырваться, но сил не хватило.
В следующие недели Оспри медленно возвращался к жизни. Чем больше он поправлялся, тем больше боли приходилось терпеть. Иногда его несли. Иногда заставляли идти вслепую по темным коридорам. В полном мраке ему приходилось полагаться на все чувства, кроме зрения. Порой его попросту истязали. Оспри не мог понять, что с ним делают. В памяти всплывали ужасные истории о мучениях пленников. Он начал бредить, и ему отрезали язык. И тогда он почти потерял рассудок.