— О, — сказала Вера, — так это в основном наше воображение?
— Нет, конечно. Они существуют. Прячутся на свалках, в подземных коммуникациях, заброшенных домах, в лесах. В нашей, так сказать, ахиллесовой пяте. Но их никоим образом не столько, сколько нам преподносят политики и журналисты. Они говорят чуть ли не о вторжении, господи! Кто куда вторгается? Ведь не хейдлы же бурят шахты и колонизируют пещеры.
— Опасные вы речи ведете, — заметил Фоули.
— Нас изменили страх и ненависть, — продолжала молодая женщина. — Я думаю о том, в каком мире будут расти наши дети. Ведь это очень важно.
— Но если хейдлы выходят не чаще, чем обычно, — возразил Томас, — это опровергает все теории катастроф, о которых постоянно твердят, — что голод, чума или экологические бедствия происходят, когда среди нас появляются они.
— Наше исследование поможет ответить и на этот вопрос. История народа записана в костях и тканях. Но пока мы не соберем достаточно образцов, чтобы расширить нашу базу данных, я могу сказать вам только то, что сообщили мне тела Доун и нескольких ее сородичей.
— Значит, нам ничего не известно об их намерениях?
— С научной точки зрения — нет. Пока нет. Знаете, иногда мы — я и мои коллеги — садимся и придумываем им биографии. — Доктор обвела рукой стальной мавзолей. — Придумываем для них имена, прошлое. Стараемся понять, каково быть на их месте.
Она коснулась рукой прозекторского стола:
— А Доун — наша любимица.
— Правда? — удивилась Вера.
Ей понравилась такая гуманность ученых.
— Думаю, дело в ее молодости. И нелегкой жизни.
— Если не возражаете, расскажите мне, что удалось о ней узнать, — попросил Томас.
Бранч посмотрел на иезуита. О нем, как и о Бранче, обычно превратно судили по внешности. Но Томас чувствует родство с этими созданиями, а такой взгляд сейчас не в моде. Бранчу казалось, что дело в характере. Или иезуиты не следуют «теологии освобождения»?[15]
Молодая женщина явно испытывала неловкость.
— Это не моя сфера, — сказала она. — Специалисты еще не обработали все данные, и наши предположения — лишь предположения.
— Ну вот, опять, — упрекнула Вера. — Вы просто расскажите, и все.
— Ладно. Она жила довольно глубоко и, судя по узкой грудной клетке, в атмосфере, богатой кислородом. Анализ ДНК показал родство с экземплярами, доставленными из других частей света. Есть мнение, что у нас с ними общий предок — homo erectus — человек прямоходящий. Но то же самое можно сказать про нас и орангутангов, лемуров и даже лягушек. В какой-то степени мы все одного происхождения.
— Удивительно, что хейдлы так похожи на людей. И что они такие разные. Вы слышали о Дональде Сперриере?
— Приматологе? — уточнил Томас. — Он здесь был?
— Мне даже неловко, — сказала Ямомото. — Я о нем до того не слышала, и только после мне сказали, что он всемирно известен. Сперриер приходил посмотреть на нашу девушку и очень кстати прочитал нам своего рода импровизированную лекцию. Он сказал, что homo erectus дали больше ответвлений, чем все другие группы гоминидов. Мы их потомки. Хейдлы, возможно, тоже. Вероятно, homo erectus мигрировали из Африки в Азию сотни тысяч лет назад, и расселившиеся группы эволюционировали в различные формы по всему миру, а некоторые ушли под землю. Я опять же не специалист…
Скромность Ямомото импонировала Бранчу, но и мешала. Они пришли сюда по делу, собрать любые зацепки, которые она и ее коллеги получили, исследуя тело хейдла.
— В целом, — сказал Томас, — вы как раз определили нашу цель. Понять — почему мы стали такими, какими стали. Что вы еще можете сообщить?
— В тканях ее организма обнаружена высокая концентрация радиоизотопов, но этого и следовало ожидать — ведь под землей много радиоактивных минералов. Я даже подозреваю, что именно радиацией можно объяснить мутацию этих гоминидов. Только прошу не ссылаться на меня. Никому пока неизвестно, кто и почему стал таким, каким стал.
Ямомото протянула руку к блоку голубого геля, словно хотела погладить уродливое лицо.
— На наш взгляд, Доун так примитивна… Некоторые посетители считают, что здесь налицо проявление атавизма. Считают, что она ушла от homo erectus и австралопитека гораздо меньше, чем мы. А на самом деле Доун развита ничуть не менее нас, просто развитие ее шло в другом направлении.
Это был сюрприз для Бранча. Принято считать, что стереотипы, расизм и предрассудки процветают среди простых людей, но оказывается, ученые грешат этим не в меньшей степени. Что ж, научный снобизм во многом объясняет, почему преисподнюю не обнаруживали так долго.
— Зубная формула у нее такая же, как у нас — и как у ископаемых гоминидов возрастом три миллиона лет: две пары резцов, одна пара клыков, две пары малых коренных и три пары больших коренных зубов. — Ямомото повернулась к другому столу. — Нижние конечности тоже похожи на наши, но в костях больше губчатой ткани, и значит, можно предположить, что Доун — гораздо лучший ходок, чем homo sapiens sapiens. И она действительно много ходила. Через гель видно не очень хорошо, но если присмотритесь, то увидите, что эти ноги отшагали много миль. Подошвы ороговевшие — тверже, чем наши ногти. Свод стопы плоский. Одиннадцатый размер, а ширина маленькая.
Ямомото перешла к следующему столу, на котором была грудная клетка и руки.
— Тут тоже не обошлось без сюрпризов. Кардиоваскулярная система очень мощная, если не идеально здоровая. Сердце слегка увеличено, то есть она, видимо, быстро поднялась с глубины четыре или пять миль. В легких имеются рубцы, возможно, из-за подземных газов. А здесь — след укуса старого животного.
Ямомото приблизилась к последнему столу, где помещалась брюшная полость. Одна рука хейдла была скрючена, другая — нормальная.
— Опять же трудно получить четкую картину. Однако фаланги пальцев довольно длинные, нечто между приматами и человеком. Это объясняет истории, которые мы слышали, — о том, как хейдлы забираются на стены, пробираются через узкие норы и щели.
Доктор показала на область брюшины. Лезвие ходило взад-вперед, продвигаясь сверху вниз, к тазовой области. На лобке были редкие черные волосы — это существо только начало достигать половой зрелости.
— Некоторая часть ее жизни нам известна. Жуткая история. Перед тем как начать криомикротомию, мы провели MP-интроскопию и компьютерную томографию. Нас кое-что насторожило в области тазовых костей, и я попросила посмотреть ее нашего заведующего гинекологией. Он сразу определил вид травмы. Изнасилование. Групповое.
— Что вы такое говорите? — изумился Фоули.
— И ей двенадцать лет? — сказала Вера. — Страшно даже представить. Тогда понятно, почему она вышла на поверхность.
— В каком смысле? — не поняла Ямомото.
— Бедняжка, наверное, убегала от тех, кто сотворил с ней такое.
— Но я вовсе не говорила, что это сделали хейдлы. Мы исследовали сперму. Только человеческая. Других следов насилия почти нет. Мы связались с ведомством шерифа в Бартсвилле, и нам предложили опросить мужчин-служащих приюта. Они, однако, все отрицали. Можно было сделать анализы, но что толку? Преступлением это не считается. Кто-то поразвлекся. А потом продержал ее несколько дней в холодильной камере.
Бранч опять же видал вещи и похуже.
— Какое, однако, самомнение у нашей цивилизации, — сказал Томас. Лицо его не казалось печальным или злым, только суровым. — Страдания этого ребенка позади. Но даже сейчас, каждую минуту, в мире творится подобное зло. В сотне разных мест. Мы творим зло над ними, они — над нами. Пока мы не наведем порядок в умах, злу всегда будет где спрятаться.
Он смотрел на детское тело и говорил, казалось, самому себе.
— Что еще сказать? — рассуждала вслух Ямомото. Она огляделась. Увидела область брюшины. — Ах да, стул у нее твердый и темный, с резким запахом. Типичный для плотоядных.