Впрочем, пора и почивать. Завтра будет трудный день: завершающая фаза операции «Ы»… Откуда он только словечки такие берет?
Уфимская губерния. 22 июня. 1896 год. Александровская улица. 9:00
– Срочная новость! Специальный курьерский выпуск «Биржевого вестника»! Раскрыт жидомасонский заговор против Его Императорского Величества! – Вихрастый мальчуган, размахивая газетой, бежал по центральной улице в сторону Уфимской биржи. – Арестованы главные фигуранты! Только пятьдесят номеров! Налетай – покупай!
Звонкий мальчишеский голос доносился до каждого закоулка широкой улицы. Городовой Омельянчук привычно поднес свисток ко рту. Но, еще раз взглянув на медную номерную бляху незнакомого разносчика и отметив его опрятный вид, махнул рукой: «Нехай бежит, может, брата подменяет. Но артельному старшому все равно нагоняй устрою – нельзя, по закону, таких мальцов ставить на работу».
Газеты между тем были моментально раскуплены. Спешащие по своим делам обыватели, прочитав первую полосу газеты, собирались небольшими группами и оживленно обсуждали новость. Некоторые из них резко меняли свой маршрут и направлялись в сторону Уфимской биржи. Заглянув через плечо знакомого купца, увлеченно читавшего «Вестник», Омельянчук профессионально выделил фамилии арестованных. «Поляков… Шнеер… Уринсон… Шнеер… Черт, у меня же бумаг Абрашкиных на сто семьдесят пять целковых лежит! На старость отложенных. Если братьев евойных схватили, то и за нашего Шнеера примутся».
Городовой свистнул одного из босяков, крутившихся рядом:
– Бегом ко мне домой и скажешь Марфе Петровне, чтобы все бумаги «Юго-восточного товарищества» несла к маклеру. Пусть срочно продает. Все запомнил? Тогда дуй быстрей! Одна нога здесь, другая – там.
Страж порядка проводил убежавшего посыльного задумчивым взглядом: оставалось надеяться, что малец ничего не напутает. Покидать пост было рискованно, слишком уж зверствовал с утра начальник управления. Еще позавчера замолчал телеграф, и ремонтная бригада уже третьи сутки не могла найти причину неисправности. С вечера по городу поползли слухи о возможных погромах, но о причинах не было слышно ни звука. Молчали и осведомители. Всю полицейскую управу перевели на усиленный режим.
Омельянчук заметил направляющегося к нему сына купца Черникова. «Повзрослел мальчишка после случая с молнией. И взгляд изменился – как дробовик заряженный навел», – заинтересованно отметил он.
– Здравствуй, дядька Архип.
– И тебе не хворать.
– Куда мальчонку-то отправил? Побежал как ошпаренный.
Городовой замялся. Оглянувшись по сторонам, горячо зашептал:
– Шнеера за микитки брать будут. А у меня бумаг евойных полно.
– Продать решил?
– Ну да. Сейчас все купцы сполошатся, и к вечеру по полтине за рупь не получишь.
Теперь задумался уже Денис. Наказать Шнеера и помочь отцу – дело хорошее, но не хотелось, чтобы страдали посторонние. Да и городовой был ему симпатичен – никакого сравнения с родными ментами. За неделю, проведенную здесь, Денис успел оценить профессиональные качества рядового стража. А о человеческих ему рассказывал Федька. И про то, что подношений не принимает, и как босоту леденцами с невеликого жалованья угощает…
– Слушай внимательно, дядька Архип, – два раза повторяться не буду. Все, что продашь поутру, в обед откупишь обратно. Когда давать будут не полтину, а по двадцати, может, даже по десяти, копеек за рупь бумаги. Откупишь на все деньги. Но к концу торгов чтоб ни одной бумаги у тебя не осталось! Запомнил, дядька, не напутаешь? – Денис дождался ответного кивка ошеломленного городового. – Но чтоб ни одной живой душе, иначе – пиши пропало!..
Уфимская губерния. 22 июня. 1896 год. Товарно-фондовая биржа. 14:00
Биржа не гудела, нет. Она орала и вопила, как ведьмы на шабаше в Вальпургиеву ночь. Обезумевшие маклеры судорожно размахивали руками и пытались перекричать друг друга охрипшими голосами. Как только стало известно содержание курьерского выпуска «Вестника», фондовый отдел превратился в вавилонское столпотворение. К обеду торги по бумагам «Юго-восточного товарищества» прекратились – покупателей не было.
Председатель биржевого комитета Яков Моисеевич Левензон счастливыми глазами смотрел на обрывок телеграфной ленты, доставленной срочным посыльным. Телеграмма была подписана его давнишним агентом. Журналист-проныра, печатавшийся под псевдонимом Северский, имел прямые источники в высших кругах. Текст депеши расплывался перед глазами и читался урывками: «Высочайшие извинения… банкир Поляков… зпт… его товарищи облыжно оболганы… принят Зимнем дворце… тчк… обласкан императорскими милостями…».