Петербург. 23 июля. 12:00 Штаб-квартира «Каспийского товарищества»
Рыхлый веснушчатый кулак с грохотом опустился на лакированную поверхность стола из дорогого канадского дуба.
– Откуда у них деньги?!
Широкоплечий собеседник не дрогнул и ответил спокойным тоном:
– Скорее всего, создали запас.
– На сколько упал курс?
Блеклые глаза пылали неподдельной яростью.
– На тридцать процентов.
– Начинайте скупку! Они не справятся!
Согласно кивнув, высокий мужчина вышел за дверь.
Москва. 23 июля. 1897 год. 15:00 Центральная телефонная станция
Сонечка привычно рыдала на своем рабочем месте. Нет, не из-за принца. Принца она дождалась – он прискакал на вороном коне, запряженном в выездные дрожки столичной инспекции Управления телеграфов и почт. И место было другим: не облезлый стол одного из телеграфных узлов столицы, а отдельный кабинет помощника управляющего коммутаторной станции. Когда ее принца с повышением перевели в Москву, телеграфная барышня уехала вместе с ним…
А слезы проливались от любви. Такой, что перехватывало дух и сердце начинало испуганно дрожать от переполнявших его чувств. Любви, про которую не пишут даже в замечательных книгах с яркими обложками, которые она покупала в солидных букинистических магазинах. В лавки старьевщиков госпожа Лисовская больше не заходила.
Она так обрадовалась за молодого господина с зелеными глазами, когда узнала, что он дождался свою принцессу. И разрыдалась, узнав о случившей трагедии. Нет, Сонечка обязательно ему поможет. Пусть ее уволят, но она сделает все, о чем попросил ее этот несчастный господин…
Коммутаторная принцесса вздохнула и вытерла слезы вместе с дорогой французской тушью. Надо напоить чаем ее подопечного. И от булочек он не должен отказаться – она сама их пекла. Интересно, когда он кушает? Как пришел на смену, так и сидит в уголочке, не пошелохнувшись. И второй – такой же. Откуда только такие берутся…
Отставной унтер-офицер Шабанеев, один из бойцов Дениса, не испытывал никаких неудобств от долгого ожидания. В пластунах, а позднее в охотничьей команде засады случались и более продолжительные. И в намного худших условиях. Поэтому он просто ждал, слегка прикрыв глаза, в полностью расслабленной позе.
И к любовным романам он был равнодушен. Он вообще плохо читал: по слогам. Поэтому полученную инструкцию он просто зазубрил. Унтер-офицер был одним из первых, кто услышал в этом мире термин «прослушка».
Петербург. 23 июля. 1897 год. 12:30 Резиденция торгового дома «Черников и сын»
Федька быстрым шагом зашел в кабинет. На привычном месте шефа сегодня восседал исполняющий обязанности главы торгового дома Михаил Хвостов. Доклад был кратким:
– Они начали.
Молодой помощник четко усвоил лаконичную манеру общения во время пиковых ситуаций.
– Деньги успели перевести?
Предварительные расчеты оказались ошибочными: кредитных средств едва хватило на панические выплаты вкладчикам. Последние дни прошли в лихорадочном поиске, но желающих выдать ссуду пошатнувшемуся банку было немного.
– С утра поступили.
Средства нужны были для выкупа собственных акций. Другого способа противостоять недружественному поглощению не существовало.
– Думаешь, хватит?
Вместо ответа Федька неопределенно пожал плечами. Мишка тяжело вздохнул – ситуация была угрожающей. Торговый дом мог лишиться собственного банка в ближайшие часы. Но отступать было уже поздно.
– Начинаем скупку. Отдай команду Либману.
Вихрастый сорванец молча кивнул и стремительно покинул кабинет.
Москва. 23 июля. 1897 год. 17:00 Малая Никитская. Особняк Рябушинских
Истекал седьмой день, обозначенный похитителями. Когда напряженно ждешь неизбежного события, оно все равно происходит внезапно: резкая трель телефонного аппарата, установленного в личном кабинете Рябушинского, заставила всех вздрогнуть.
Денис снял изогнутую трубку параллельного телефона одновременно с хозяином.
– Алло, центральная, – раздался в мембране мелодичный женский голос. – Номер одиннадцать двадцать два? Дом Рябушинских?
Громкий бой настенных курантов ударил по взведенным нервам.
– Да, – неожиданно охрипнув, коротко ответил Павел Михайлович.
– Вам вызов, ожидайте.
Голос пропал, и осталось только тихое потрескивание. Несколько томительных секунд, и в трубке раздался мужской голос с развязными, протяжными блатными интонациями:
– Алле, кто на проводе?