У начспаса, у инструкторов я расспрашивал, что тяжелее: ледник Аксай или подход к вершине, к стоянке «Электро», откуда обычно происходит восхождение на Адыгене.
– Аксай физически потруднее, но интереснее. Быстрей набор высоты. (То есть, значит, попросту, очень круто. – В. С.). Веселая такая морена. А на подходах к Адыгене как начнутся эти занудные травянистые холмы – что волны. Идешь, идешь… Но сама вершина, конечно, труднее ледника. Восхождение есть восхождение.
Никто не мог точно сказать мне, сколько часов придется идти на ледник, до так называемой стоянки Рацека. Кто говорил – десять часов, кто говорил – шесть, Александр Александрович успокаивал:
– К вечеру там будем. Правда, два взлета.
– Какие взлеты?
– Взлетом у нас называется быстрый набор высоты.
– Это когда очень круто?
– Да, противная там морена. Само по себе ничего страшного, но рюкзаки…
Одни называют морену «веселенькой», другие «противной». Какой-то она покажется мне? И действительно, рюкзаки. Ноги можно считать проверенными. Ботинки разносились. Ногами – я уверен – дойду. Но как я буду чувствовать себя под рюкзаком? Не могу вспомнить, когда в последний раз носил тяжелый рюкзак. В армии, бывало, ранец, скатка, оружие. Тоже сладкого мало. Но ведь это было когда? И сколько мне было лет? А если начну задыхаться с тяжелой ношей на этих взлетах? А если я просто не смогу идти с рюкзаком в гору в течение целого дня? И как это выдержит Оля, которой вообще запрещены тяжести?
За два дня до выхода я начал с Олей осторожный и окольный разговор о трудностях похода, когда нельзя ни отстать, ни остановиться без времени, о том, как режет плечи, как тяжело приходится сердцу и ногам. Но Оля прервала мои разглагольствования деловым вопросом:
– Ты не узнал, сколько туда идти?
– Говорят, десять часов. Ты понимаешь? Десять часов с рюкзаком, и все в гору. Не шестой ведь этаж.
– Ну что ж, когда-нибудь надо пройти десять часов, и все в гору.
Крыть, как говорится, мне было нечем. Между тем настал волнующий час – осмотр у лагерного врача. За пять минут лагерный врач с бородой, ленинградец Лев Николаевич, мог разрешить все наши колебания, сомнения, проблемы: «Идти на Аксай, а тем более на восхождение – запрещается». Достаточно даже – «не рекомендуется». Ну, и напишет там по-своему: «Шумы в сердце, медленное успокаивание пульса, общая физическая неподготовленность…» Он знает, что написать.
Но нельзя уехать из гор, не увидев снега и льда, не ослепившись (даже и через солнечные очки) сверканием снега, поднятого столь высоко, столь близко к небу, не надышавшись прохладой, источаемой снегом вопреки горячему солнцу, не ощутив податливого, крупнозернистого, слегка подтаивающего сверху, но никогда не тающего снега, под широким и тяжелым своим ботинком.
Оля скрылась за дверью врача, а я остался «болеть за нее», усевшись на камень перед медицинским домиком. Сейчас Лев Николаевич заставит ее двадцать раз быстро присесть, сердечко ее затрепыхается, дыхание собьется, и не видать ей тогда горного снега. А если сейчас она его не увидит, то когда-нибудь в другой раз – тем более. Когда у нее будет другой такой раз?
После склонов и осыпей Александр Александрович твердо решил, как мне показалось, не брать Олю на высоту. Правда, после скал у него потеплело в глазах. Эту теплоту Оля заработала своей самоотверженностью. Но есть для него известная доля риска. Случись что-нибудь с каждым из нас – неприятно. Но мы люди взрослые. С каждым может случиться. Комиссия разберется и установит, что за Александром Александровичем вины в случившемся нет. Если же с Олей произойдет несчастный случай, то из-за ее малолетства вся вина упадет, во-первых, на Александра Александровича, а во-вторых, на бородатого этого лагерного врача. Ради чего же им обоим идти на риск? Однако Оля выпорхнула на крылечко веселая и довольная. Нижняя губка прикушена, глаза смотрят вниз – первый признак ее радости, довольства собой и жизнью.
Итак, последняя преграда упала. Теперь – только мы сами, наши ноги, наши плечи, наши «насосы» и наша воля.
На сборы ушло все утро. Свернуть бивуак, уложить рюкзаки. Палатки, спальные мешки, одежду, снаряжение (веревки, кошки, страховочные пояса, карабины, крючья, молотки), продукты, примусы, бензин, даже дрова (на подмогу бензинным примусам) – все пришлось брать с собой. Надо было еще убрать мусор на месте бивуака. Только к десяти часам мы построились на линейку. Вернее, выстроились в линию наши огромные рюкзаки, а мы встали скромненько каждый около своего рюкзака.
Альпинизм – прежде всего рюкзак. Альпинист – вьючное животное. Много раз я слышал эти шутливые изречения, но считал их вот именно шутками. Теперь же, пробуя приподнять с земли свой рюкзак, я начал понимать, что, может быть, тут и нет большого преувеличения. Я и не видел никогда, чтобы рюкзаки наполнялись так умело и плотно. Обычно наполненный рюкзак в нашем представлении – нечто округлое, равное в ширине и высоте. Но оказывается, рюкзак, если его умело и доверху уложить, это большой вертикальный мешок, высота которого, по крайней мере, в два раза превосходит его ширину.
Александр Александрович обошел строй и потютюшкал каждый рюкзак, проверил, как все уложено. Важно, чтобы сторона рюкзака, которая будет соприкасаться со спиной, была ровная, мягкая.
– Что я вам скажу? Идем на Аксай, под Корону, отрабатывать снег и лед. Высота стоянки 3200, высота, где будем заниматься, – 3800. Места красивые, увидите настоящие горы, если повезет с погодой. Но можно просидеть там неделю и не увидеть ничего, кроме тумана и дождя. Одновременно – акклиматизация, привыкание к высоте. Без Аксая нельзя идти сразу на вершину. С рюкзаками идти тяжело, но ничего не поделаешь. Мы не берем лишнего. Только самое необходимое. Никто за нас туда не понесет ни палаток, ни хлеба, ни крупы, ни веревок. Рюкзак надо нести не на плечах, а на спине, вернее, даже на крестце, иначе не донесешь. Согнитесь вот так, немного прогнитесь в поясе, рюкзак хорошо и удобно ложится на поясницу, а плечи его только поддерживают. Пойдем в нашем обычном темпе. Пятьдесят минут идем, десять минут отдыхаем. Кто может, пусть возьмет под клапан рюкзака еще по два, по три полена. Дрова так нужны. У всех ли есть темные очки? У кого нет, может сразу оставаться здесь. Без вариантов. Вы, наверно, знаете, что после горного снега человек, если он был без темных очков, теряет зрение. Потом это проходит. Но ослепнуть даже на три дня – неприятно. Вопросы есть? Надеть рюкзаки, приготовиться к движению. Валерий Георгиевич – замыкающий.
Когда начался первый, пока еще травянистый, подъем, я оглянулся и увидел, что наш отряд из двадцати пяти вьючных единиц представляет собою на горном склоне живописное и внушительное зрелище. Между идущими образовались интервалы по четыре, по пять шагов, так что вся вереница растянулась на добрую сотню метров. При виде сверху рюкзаки казались больше самих людей, загораживали их и как бы придавливали к тропе. Кто нес в руках дополнительно к ледорубу стойку для палатки, кто канистру с бензином, кто пустое ведро. Совсем внизу и вдали Валерий Георгиевич усердно волок на плече большую причудливую корягу (на топливо), один взгляд на которую воодушевлял меня, потому что такой коряги на моем плече не было.
Словно не идет, а с ноги на ногу переминается наш отряд. Длинное яркое тело отряда похоже на огромное фантастическое пресмыкающееся, которое, слегка лишь изгибаясь и колыша сочленениями, медленно заползает на гору.
Еще недавно, до того как примкнуть к альпинистскому сбору, я, если бы прогуливался по ущелью и, сидя на камне, увидел такой отряд, удивился бы: что за охота людям тащиться в горы с такими тяжестями? Посочувствовал бы, вероятно, им, вспомнил бы непременно пресловутую песенку: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет» – и, проводив навьюченных людей соболезнующим взглядом, налегке и с чувством превосходства, постукивая по камешкам палкой, пошел бы вниз к шумящей реке.
Если бы подобная встреча произошла несколько дней назад, когда я уже был членом альпинистского сбора, то я ужаснулся бы, вспомнив, что и мне предстоит через три дня тащиться наподобие их, защемило бы сердце от неотвратимости надвигающегося испытания.