Но когда "Дульсинея" обогнула Пелопоннес и Крит и вошла в воды моря, в незапамятные времена названного по имени царя Эгея,- моря очень опасного из-за бессчетных островков и рифов,- погода испортилась. С ливнями налетел зюйд-вест, море вздулось длинными тяжкими валами, по небу понеслись грузные тучи. Еще до того, как разразилась буря, капитан Ванделаар, обладавший отлично развитым и тренированным нюхом на погоду, приказал спустить верхние и средние паруса, остальные зарифить, уменьшая их площадь. Не прошло и получаса после того, как эти работы были исполнены, море разбушевалось вовсю. Тут-то и оказалось, что недоверие теоретически подкованного Петра к красивому кружеву за кормой было вполне оправдано: остойчивость, одна из главных добродетелей корабля, не принадлежала к достоинствам "Дульсинеи". Она качалась, и подскакивала, и шаталась на волнах, стеная всеми своими сочленениями, и балками, и реями, и мачтами, а ветер, хлопающий такелажем, громовым ревом заглушал ее стоны. "Дульсинея" не прекратила безобразия даже после того, как убрали все паруса: она оказалась zimperlich, как выразился о ней первый рулевой, родом из Вены, то есть по-женски чувствительной недотрогой, требовавшей деликатного обращения. Несколько успокоилась "Дульсинея", когда штурвал ухватил своими опытными руками сам капитан,- но и после этого она все еще стучала, гремела и скрипела всем, что не было как следует принайтовлено. Через несколько часов капитан вернул штурвал рулевому из Вены, и "Дульсинея" моментально в полной мере проявила свою злобность: не успели и глазом моргнуть, как она вздыбилась кверху бушпритом, а свалившись обратно, окатила себя целой водяной горой, которую сама же и подняла, и эта гора смыла с палубы все, что не было прибито или привязано, и прежде всего впередсмотрящего. Так в малочисленной команде остались теперь капитан, юнга, кок да четыре матроса, причем один из них, второй рулевой, валялся в горячке, бредил и временами терял сознание.
Было бы неразумно продолжать плавание, пока не пополнится команда,, и капитан взял курс на ближайший порт, каковым оказался Родос, ворота овеянного легендами Острова Роз.
"Дульсинея" бросила якорь на рейде, и капитан приказал дать два холостых пушечных выстрела и вывесить вымпел с голубыми полосами в знак необходимости нанять матроса. Так делалось тогда во всех портах мира, христианских и мусульманских. Если на корабле не было пушек, стреляли из пистолей и мушкетов.
Петр, досадуя на задержку и на то, как грубо оборвался его счастливый самообман, грустно разглядывал горстку бедных рыбацких парусников несомненно местного изготовления,- причаленных к молу, жалкую путаницу их мачт, реев и такелажа, за которыми, наполовину закрытый тучами, амфитеатром поднимался вокруг залива портовый город. Горы, покрывавшие весь остров, только угадывались в тумане. Ветер свистел; набережную словно вымело, на судах и на суше - ни единой души. Мертвыми казались и оборонительные башни, в которых Петр узнал свое творение - они были возведены строго по его собственным чертежам, эти гранитные твердыни в форме барабанов, ощетинившиеся пушками, огневой мощи которых хватало на весь залив.
Венский рулевой с двумя гребцами сели в шлюпку и отвалили от борта "Дульсинеи", которая держалась на среднем якоре, зарифив паруса так, чтобы можно было немедленно отплыть.
К Петру подошел капитан Ванделаар.
- Ни души,- изрек он, озирая пустынную набережную.- Жалкая турецкая дыра. Здесь мы не наймем даже дохлого одноногого горбуна.
Петр, задетый, осведомился, не потому ли капитан столь скептически смотрит на Родос, что он принадлежит Турции? Капитан кивнул:
- Ясно, потому. Разве вы не слыхали, мсье де Кукан, что паша Абдулла, правая рука султана, задумал покорить весь мир и с этой целью создает новый флот? А башни с пушками? Год назад их еще не было. Стало быть, вряд ли можно ожидать, что турецкие порты будут кишеть безработными моряками. Видите? Наши уже вылезли на берег, а нигде никого. В христианском порту их бы уже поджидала орава голодной матросни.
- Другими словами,- сказал Петр,- я, как ни странно, могу себя поздравить с такой неудачей.
- Это как понять?
- Отсутствие безработных моряков означает, что приказы Абдуллы исполняются точно.
- А какое это имеет отношение к вам?
Прежде чем ответить, Петр помолчал.
- Мы в турецких водах,- сказал он затем,- и нет смысла далее скрывать, кто я, тем более что я намерен произвести инспектирование нескольких турецких островов, особенно Лесбоса, фривольное название которого меня раздражает. Абдулла, правая рука султана,- это я.
Если Петр воображал, что капитан рухнет под тяжестью такого саморазоблачения, то он ошибся.
- Вот как, кто бы подумал,- произнес доблестный моряк, приставляя к глазу подзорную трубу.- Только как мы доберемся до островов, которые ваше превосходительство желает инспектировать? Я лично предпочел бы, чтоб турки не столь рьяно исполняли приказы вашего превосходительства.
- Положимся на причудливость жизни,- промолвил Петр.- Но куда это пошли ваши люди?
Дело в том,. что три парня с "Дульсинеи" свернули в одну из улочек, выходивших на набережную.
- Куда же, как не в трактир,- ответил капитан.- Если там они не замарьяжат хоть одного парня с парой целых рук и ног и с головой на плечах, пускай хоть сухопутную крысу, не отличающую рей от мачты и якорь от кормы,то мы, ваше превосходительство, можем закрыть лавочку. Поразительно, но факт: благополучное возвращение вашего превосходительства в Стамбул зависит сейчас от того, найдется ли на берегу хоть один пропойца, согласный завербоваться на "Дульсинею".
- Разве нам не обязательно найти именно моряка? - удивился Петр.
- В крайнем случае не обязательно. Назначу его юнгой, а нашего Беппо произведу в матросы.- Он повернулся к юнге, который поодаль от них драил медяшку.- Как, Беппо, сумеешь?
- А то! - откликнулся тот, скаля красивые мелкие зубы, ослепительно белые на смуглом лице.
- Вот это по мне, это слово настоящего мужчины,- машинально похвалил его капитан, привыкший не особенно раздумывать о храбрости, честности и прочих достоинствах, выраженных словами. Он ушел в свою каюту, а Беппо отправился в камбуз.
Бретонец кок был в скверном настроении: когда он выносил помои, чтоб вывалить их за борт, ветром унесло его феску, которую он надевал для защиты своей весьма чувствительной головы.
- Где ты шляешься, негодяй?! - встретил он Беппо.- А кто соизволит сходить за дровами? Я что, сам должен их носить? Мало, что помои таскаю, так еще и дрова? Ох, бездельник, смотри, лопнет мое терпение, узнаешь тогда, что такое морская служба!
- Иду, иду,- сказал Беппо, выбрасывая из корзины несколько оставшихся поленьев и думая при этом:
"Очень может быть, что недолго мне с дровами возиться!" И пока кок наворачивал себе на голову полоску ткани, оторванную от старого фартука, чтобы таким образом заменить утраченную феску, мальчишка заговорщически шепнул ему:
- А я что знаю!
- Что ты можешь знать! Не бывало еще, чтоб ты - да что-нибудь знал, непоседа!
- А я все-таки знаю, своими ушами слышал: пассажир-то наш не кто-нибудь!
- Ясно, не кто-нибудь: мсье де Кукан дворянин, и деньги у него водятся. Нанять для себя целое судно - это, брат, не по карману какому-нибудь бродяге.
- Дворянин! Дворян-то хоть пруд пруди. Нет, мсье Кукан не кто иной, как паша Абдулла, правая рука султана, перед которым дрожит весь мир!
- Оставь свои глупости при себе и дуй отсюда!
- Он сам сказал капитану. И капитан сразу стал величать его "ваше превосходительство". Теперь-то я понимаю, почему у него в сундуке турецкое платье из белой парчи.
- Откуда ты знаешь, что у него в сундуке?
- А я туда заглядывал.
- Разве сундук не заперт?
- Заперт, а я все же заглянул,- похвастался Беппо. Кок ничего больше не сказал. Заговорил он лишь после того, как сколол шпиговальной иглой тряпку, намотанную на голову: