— Но мне необходимо попасть во дворец. Женщина, которую я приехал спасти, заточена где-то там внутри.
— Знаю, и знаю также, что зовут ее Либуша, по прозвищу Кураж, — кивнул Мартин. — Да беда-то в том, что ваша цель известна и Вальдштейну.
— Действительно, это беда. Но я не откажусь от своего замысла.
— Есть ли у вас иные намерения, кроме как спасти Либушу?
Петр ответил, что иных намерений у него нет.
— Это меня радует, — сказал Мартин. — Вам знакомы эти места?
— Сколько я тут наозорничал мальчишкой! — воскликнул Петр. — А почему вы спрашиваете?
— Знаете ли вы кладбище, где хоронят казненных? — вместо ответа осведомился Мартин.
— На площади Пяти церквей? Знаю.
— Там жил некогда доктор, который выкапывал трупы и потрошил их. У него там был домишко.
— Уже во времена моего детства домишко этот был развалюхой. Точно так же, как и костел святого Михаила, при котором было то кладбище. Но слушайте, Мартин, я не прочь повспоминать о прошлом, только, думаю, сейчас для этого не самое подходящее время.
Это замечание Мартин пропустил мимо ушей.
— Вальдштейн велел восстановить этот домишко, — сказал он. — И живет там теперь некто в железной маске.
— В железной маске?!
— Вот именно. По приказу Вальдштейна человек этот носит железную маску, прикованную к его лицу. Никто не знает, кто он, но, по всей видимости, это безобидный сумасшедший. А в подвале его домика заканчивается тайный подземный ход из Вальдштейнова дворца.
— Это звучит правдоподобно, — заметил Петр. — Слыхал я легенду, будто где-то здесь существует подземный ход, помнящий еще святого Вацлава.
Мартин возразил, что это не легенда, а действительность. Вальдштейн приказал отыскать этот ход, восстановить его, удлинить и прорыть множество ответвлений с тем, чтобы он мог скрыться в любую минуту из любой части дворца; пускай пан Кукань взвесит, сколько это составляет, если огромный дворец занял место тридцати пяти домов, стоявших здесь прежде. Ну, а теперь главное, зачем Мартин все это рассказал, не щадя терпения и времени пана Куканя. Через этот тайный ход можно сравнительно легко проникнуть к подземной темнице, которую герцог отдал в распоряжение святой инквизиции, чтобы содержать там и допрашивать Либушу. Конечно, тут надо знать дорогу. Так вот он, Мартин, эту дорогу знает и готов служить проводником пану Куканю. Подходит ли это пану?
Пану это подходило.
— К этому ходу, — продолжал Мартин, — ведет дверца из задней части домика Железной маски. Я буду ждать вас там сегодня в семь часов вечера. Я оставлю в двери щелку, чтобы свет проникал. На человека с железной маской внимания не обращайте, он не опасен.
Закончив этот точный, видимо, заранее тщательно продуманный инструктаж, где не было ни одного лишнего слова, Мартин хотел отойти, но Петр удержал его.
— Почему вы ради меня подвергаете себя такой опасности? — спросил он.
Мартин ответил без раздумья, словно подготовился к такому вопросу:
— Вы пытались выручить меня, когда мне пришлось туго. Вы не только болтали о порядочности — вы и действовали так.
И он ушел.
Было ли сказанное Мартином лживо все целиком или только отчасти, вел ли из дома человека с якобы железной маской ход во дворец Вальдштейна или нет, обладал ли Мартин столь развитым пониманием высоких нравственных ценностей, что чувствовал себя обязанным Петру за несколько бесплодных слов в его защиту — или же он попросту хотел заманить Петра в ловушку, дабы отличиться в глазах своего нового хозяина, Вальдштейна? Но Петр принял предложение Мартина, словно не сомневался в его честности; предложение это, хотя бы и вероломное, давало по меньшей мере случай вступить в борьбу, пускай заранее обреченную. Лучше стать лицом к лицу с предательством, принять отчаянное, по всей вероятности, проигрышное пари, чем ждать, сложа руки и не зная, за что приняться.
Близился седьмой час вечера, когда Петр, оставив коня на постоялом дворе, перемахнул через ограду кладбища казненных, посреди которого торчали руины церковки, разрушенной еще во времена гуситских войн, и пошел вперед — медленно и осторожно, ибо было темно, мела метель, да и вальдштейновские холуи могли его здесь поджидать. Петр все же надеялся, что если Мартин замыслил предать его, то постарается заслужить хозяйскую похвалу и награду один, без посторонней помощи, и подставит ему подножку, когда они будут с глазу на глаз. И верно — кругом, сколько хватал взгляд, не было ни души. Во мраке, над низенькими заснеженными холмиками могил безымянных мертвецов, гудели, метались под ветром голые ветви дерев, такие же костлявые и холодные, как виселицы, поставлявшие этой земле ужасные свои семена, и такие же мрачные, как развалины церкви, которым суждено еще какое-то время выситься над погостом несчастных и нечестных, пока не рухнут окончательно от дряхлости и ненужности. То был прообраз мира, дошедшего до печального конца, — мрак и пустота, пустота и горе, черная тьма да белые плоскости снега.
Лишь в одном окошке домика, в котором когда-то жил сумасшедший доктор, одержимый странной манией анатомировать трупы преступников, горел огонек, и Петр даже сквозь слепящую метель разглядел очертания человеческой головы, склонившейся над столом. Вероятно — если только Мартин не выдумал сказки, — то был сам человек с железной маской, и Петр, охваченный любопытством, приблизился, чтобы подробнее разглядеть таинственного арендатора Вальдштейна. Пока он подкрадывался к дому, осторожно ступая, чтобы не скрипнул снег, его острый слух разобрал нечто весьма удивительное и неожиданное. Этот одинокий человек, лицо которого действительно наполовину скрывала металлическая маска, читал вслух, четко выговаривая каждый слог чешских слов, но с сильным немецким акцентом.
— Мы пишем пером или карандашом. У мамы мало муки. Кузнец торопится. Поторопись тоже, Карл. Нам привезли песок.
Маска, закрывавшая верхнюю часть его лица, имела отчасти устрашающий, отчасти комический вид: мефистофельский нос крючком, свирепость которого смягчала смешная бородавка из цветного металла, а над внешними уголками отверстий для глаз поднимались, похожие на головки ядовитых змеек, острые кончики тонко выкованных бровей. Маску удерживали на голове металлические боковинки на шарнирах, соединявшиеся на затылке замком в виде ящерицы; сбоку в них проделаны были отверстия для ушей. Из-под маски выглядывали усы валиком и вальдштейнская бородка. И этот страховидный тип, этот фантом в саду мертвых, внешностью получудовище, полушут, сидел над букварем и зубрил идиотские фразы, по которым дети учатся читать и писать, и при этом, как ребенок, раскачивался верхней частью туловища, бормоча:
— Мама мешает кашу. Франта, принеси из колодца холодной воды. Рыцарь спит под периной.
Право, зрелище странное, но не более того, и прав был Мартин, назвав человека в маске безобидным. Где-то неподалеку пробило семь часов, и Петр, отойдя от окна, пробрался туда, где, как сказал Мартин, должна быть дверца к подземному ходу.
В самом деле, указания Мартина оказались совершенно точными, даже в том пункте, что слабенький желтоватый свет пробивался в щелку дощатой дверцы, похожей на дверцу в козьем хлевушке. Петр взялся за скобу и понял, что дверца не заперта; но прежде чем войти, он вытащил шпагу, надел на нее свою шляпу с петушиными перьями и осторожно просунул в дверь, ожидая, что Мартин, обманутый хитростью, в уверенности, что под шляпой находится и голова Петра, ударит по ней дубинкой. Однако Мартин, с зажженным фонарем в руке, вовсе не возмутился такой уловкой, означавшей, что Петр подозревает его в злом умысле, а, напротив, произнес с одобрительной улыбкой:
— Не удивляюсь вашей осторожности, пан Кукань. Вы не видите моего сердца, а потому и не можете поверить в чистоту моих намерений и не знаете, честный я человек или подлец. Пожалуйста, обыщите меня и убедитесь, что я не вооружен.
В эту минуту порывом ветра дверца захлопнулась. Стук ее разнесся по всему дому и долетел до слуха человека в маске. Оторванный от своего занятия, человек подумал, затем закрыл букварь и встал, чтобы снять ключи с гвоздика, вбитого в потолочную балку.