Так вы и идете, прямéнько, прямéнько, как говорят под Тверью. И доходите до Триумфальной арки. Под ней горит Вечный огонь. Возможно, вы не заметили, что наша незамысловатая прогулка по прямой проходит по знаменитой «оси власти» – символу французской государственности – и линии, которая организует пространство правого берега Сены. Ось начинается как раз от резиденции французских монархов (со времени Наполеона III – публичного музея), проходит через Карузель, где устраивались когда-то имперские празднества и торжества, через сад Тюильри, в котором уже давно не гуляют монархи, а дремлют в креслах, когда теплая погода, парижане, местные иностранцы и туристы. Ось идет дальше – мимо трофея, который был завоеван маленьким капралом, давшим Франции конституцию и демократические устои. Через Елисейские поля, мимо Триумфальной арки и Вечного огня – символов военной доблести. Вечный огонь впервые был зажжен именно здесь в память о жертвах Первой мировой. Неизвестный солдат, кстати, тоже был изобретен французскими идеологами.
Между тем прогулка еще не заканчивается. Мы только на полпути.
Следующее звено «оси власти» – Дефанс. Это ансамбль постмодернистской архитектуры, созданный на пересечении прямой, идущей от Лувра, и кольца окружной дороги. Его строили несколько десятилетий /ил. 11–13/. Дефанс – место некрасивое, но интересное. Среди небоскребов на все вкусы стоит коренастая арка, объемная, как рендерный чертеж. Архитекторы утверждают, что ее створ вписывается в прямоугольник Карузели и Триумфальной арки. Возможно, на это указывает и Большой палец – скульптура Сезара, которая стоит на одной из площадей Дефанс. Это знаменитая вещь одного из самых стильных художников группы «Новые реалисты». Копия пальца установлена в его родном Марселе, перед входом в Музей современного искусства. Величественные и неуклюжие небоскребы Дефанс видны из разных районов Парижа. Это символ процветания и силы республики.
| 11–13 | Квартал Дефанс на западной окраине Парижа
На Дефанс, конечно, надо идти пешком, как бы жестоко ни прозвучал этот совет для тех, кто не любит экстремальные формы культурного досуга. Для любителей прогулок такие расстояния не так уж велики. Но дальше все-таки надо брать такси или ехать на электричке до конечной станции. Ось власти продолжается в предместьях главной осью, L’Axe Majeure. На юго-западе новые районы буржуазнее, чем северные бидонвили, но ни уютом, ни изяществом эти застройки похвастать не могут. Тут живут и эмигранты, и не до конца встроенные во французскую жизнь получатели социального пособия, и более-менее обеспеченные люди. Ось, идущая от Лувра, продолжается здесь, километров за тридцать от центра столицы, мостом через Уазу, приток Сены. На мосту стоят в ряд красные стальные рамки, выпадающие из пейзажа, как будто пестрые вырезки из журнала, наклеенные на рисунок /ил. 14/. От моста начинается подъем по террасному парку, засаженному садовыми причудами и экзотическими растениями, к вершине холма /ил. 15, 16/. Подъем долгий. Вы медленно приближаетесь к высоким серым столбам на краю холма.
| 14–16 | «Главная Ось» в Сержи-Понтуаз. Архитектор Д. Караван. 1980-е
И вот, наконец, вы перед марсианским мемориалом. Круглые столбы расставлены в несколько рядов, за ними простирается серо-кирпичная плоскость песчаного поля /ил. 17/. Поле рассечено напополам бетонной дорожкой, продолжающей прямую линию лестницы, моста и Елисейских полей. Метрах в двухстах дорожка спотыкается о бетонную тумбу – так и не запущенный паровой фонтан. По замыслу архитектора над этим пустынным пейзажем должно было клубиться белое облако, эффектно смотрящееся снизу – с моста. Фонтан не доделали, площадь перед ним так и не достроили, этот архитектурный проект не был реализован до конца, как и положено социалистическому долгострою восьмидесятых /ил. 18/. Здесь все напоминает позднесоветские ландшафты, хранящие воспоминания о величии намерений, осуществить которые ни у кого так и не дошли руки. Прекрасное социалистическое далёко шлет нам очередной пламенный привет.
| 17, 18 | «Главная Ось». Площадь с паровым фонтаном
Прогулка между тем продолжается. Главное по-прежнему никуда не сворачивать. Идти только прямо и прямо. Бетонная дорожка за фонтаном бежит дальше к зазору между двумя особняками, поблескивающими зеркальными стеклами, – и настигает подножия высокой стелы.
Нам – туда /ил. 19, 20/.
| 19 | Бетонная дорожка ведет к стеле
Пройдя между домами, мы выходим на площадь. Справа – неоклассический дворец по образцу мансаровских построек. Слева – полукруглое постмодернистское палаццо. И в местном Версале, и в новом здании – социальное жилье, кондоминиумы, тесный уют квартир в хрущевках. Тут вы замечаете, что стела наклонена, возвращая движение от красного моста, террасного парка, бетонных столбов и фонтана обратно – к Лувру, откуда начинается ось власти /ил. 21/. Она указывает в сторону Дефанс, и теперь вы замечаете в отдалении, на том краю долины, расстилающейся за Уазой, игрушечный лес небоскребов. Где-то там, за ним, Триумфальная арка, Елисейские поля, пройденный нами путь. Тем, кто живет на этом холме и в окрестностях, должно казаться, что их городок – не выселки, но продолжение парижской столичной жизни, связанной неразрывно с происходящим здесь, на конечной станции электрички, как символически связаны главной осью Лувр и накрененная стела. В версальских неоклассических дворцах теперь живут обычные люди, а не король-«солнце». Площадь, где установлена стела, вымощена булыжником, который остался после постройки пирамиды во дворе Лувра. Еще одна значимая деталь. Мешает проникнуться всеми этими светлыми идеями недостроенная площадь и так и не включенный ни разу фонтан.
| 20, 21 |
***
В Париже надо любить ходить в гости. Только прогулками, охотой на вкусные книги и исследованием красного вина здесь не обойдешься. Надо общаться с приятелями, все больше и больше убеждаясь в том, что местные семьи – это представительства иностранных государств. Коренной парижанин, парижский парижец как никто другой чувствует эту таинственную силу города, которая открывается только тому, кто сумеет придумать его для себя сам.
С семьей Боллаков я познакомился, когда впервые приехал в Париж надолго. Жил в их студио на улице Дофин, возле Понт Неф. Когда-то в нем жил венгерский литературовед Петер Шонди, звезда берлинской интеллектуальной сцены пятидесятых-шестидесятых. И Шонди, и Боллаки были друзьями Пауля Целана. Нежданно-негаданно я оказался в эпицентре парижской литературной жизни и, конечно, очень любил ходить к Боллакам в гости на rue de Bourgogne, возле музея Родена. Чаще мы болтали с мадам Боллак, профессор был занят исследованиями. Тогда он готовил новое издание переводов Еврипида и параллельно начинал публиковать материалы из архива Целана, который после смерти поэта достался им.
С мадам Боллак мы выпивали виски. Она любила со мной поболтать под вечер, расспросить о Петербурге, о кино, оно бывает такое интересное. О переводах с древнегреческого и о Целане она лишний раз предпочитала не заговаривать. Она была пожилая дама с манерами, с размеренной, простой, красивой речью. Этот светский и легкий язык давался мне не без усилий. Обычные разговорные обороты в нем звучали неуместно. Боллак говорила ясно, отчетливее, чем сейчас принято, архаичных слов или выражений не использовала, но меня не покидало ощущение, что это какой-то прежний язык. Не старомодный, а прежний. Так в записях звучит речь Мандельштама и Набокова. Особенно отчетливо эта прежняя речь слышна, когда Набоков говорит по-английски. У Набокова английский был родным, он учил его в детстве с гувернанткой-англичанкой. И он умел говорить, произнося слова с расстановкой, интонируя, разворачивая речь красиво и по порядку на том английском, который сегодня слышишь редко. Над Якобсоном, у которого был отчетливый русский акцент, подтрунивали, что он говорит на всех иностранных языках по-русски – и на нескольких говорит блестяще. Я не был уверен, что точно чувствую стиль речи мадам Боллак. Все-таки в иностранном языке не все ощущаешь наверняка. Мадам Боллак говорила со вкусом и выпивала от души. Первые глотки она смаковала, оттягивала момент, когда пора было выпить еще по одной. Рядом с ней я чувствовал себя спокойно, как с человеком, за плечами у которого недюжинный опыт. К середине бутылки она раззадоривалась, забывая о своем возрасте. Я иногда из осторожности сам притормаживал, чтобы осадить ее азарт, видя, что она готова выпивать еще и еще.