— Для мадам Монастье…
И рука в чернильных пятнах протянула ей бесценный подарок — письмо от Кристиана. Элизабет взяла себя в руки, чтобы скрыть свою радость от почтовой служащей, и заплатила за письмо.
Только на улице она с нетерпением вскрыла конверт. Четыре страницы, исписанные мелким почерком. С первых же строк волнение ее усилилось. Она еще никогда не получала посланий в столь страстных и смелых выражениях. Кристиан писал ей о ее губах, грудях, нежной шелковой коже, о запахе, который она оставила в его постели после любви… Подобное объяснение в любви она не могла продолжать читать на тротуаре: прохожие толкали ее, машины гудели прямо в самые уши. Элизабет села в автомобиль, доехала до леса и остановилась на проселочной дороге. Здесь, в полной тишине она снова стала читать письмо, медленно, не пропуская ни одной строки, ни одного слова, чтобы сильнее проникнуться его очарованием. Все, что Кристиан говорил ей раньше при встречах, не потрясало ее так сильно, как то, что он написал ей. Письменная форма придавала этому мужскому вожделению восхитительную правдоподобность. Элизабет почувствовала себя объектом поклонения. Среди множества эротических метафор она нашла важное для себя сообщение: «Я точно буду в Париже 15 апреля». И в конце: «Я люблю тебя, кладу тебя рядом с собой обнаженную и теплую, целую тебя везде, моя маленькая дикарка».
Она оторвала взгляд от страницы и посмотрела на голые деревья, застывшие на фоне серого неба. Осталось еще полтора месяца. А до этого придется ждать других писем от Кристиана, таких же жгучих, как это. Сможет ли она ответить ему в таких выражениях? Конечно, нет. Но чем сдержаннее она будет в своих письмах, тем больше ему захочется увидеться с ней. Она вспомнила волнующие строки его письма. Слова прочно осели в ее памяти. Когда ей показалось, что она запомнила текст наизусть, Элизабет задумалась над тем, что ей дальше с ним делать. В какой тайник спрятать это столь важное письмо? Самым лучшим было бы сразу же его разорвать. Но ей не хотелось и она положила письмо в потайной карманчик в подкладке своей сумочки.
Медсестра укладывала шприц в стерилизатор, когда Элизабет, сияющая от счастья, с розами в руках вошла в комнату больной.
По мере того как здоровье Мази шло на поправку, характер ее становился все капризнее и капризнее. Ей не нравилась еда, она была недовольна отоплением, ей было то душно, то зябко, она требовала себе дополнительного одеяла, а потом сбрасывала его под предлогом того, что оно давит на ноги. Она просила, чтобы ее невестка почитала ей что-нибудь, а потом внезапно отсылала ее назад, говоря, что устала. Или вдруг принималась ворчать на доктора, считающего, что ее выздоровление будет долгим, а потом с кокетством готовилась к его очередному визиту. Все свое плохое настроение она выливала, в основном, на бедную мадам Монастье. Она жаждала сопротивления, но в ответ получала только улыбки. Все семейство радовалось тому, что она довольно быстро набирала силы. А через некоторое время она потребовала свою самую красивую ночную рубашку, свои серьги и парик. Доктор Бежар разрешил ей вставать, но не покидать пределов комнаты.
Успокоившись, Патрис снова принялся за свою работу. Ведь кроме танца Саломеи ему надо было представить до конца апреля два военных марша для римских легионеров, плач закованных в цепи рабов и три застольные песни, которые должны быть исполнены на большом празднестве, организованном тетрархом. В доме снова зазвучала фортепианная музыка. Элизабет чувствовала, что ей совершенно нечем заняться в этом доме. Время от времени она писала Кристиану коротенькое письмо и с нетерпением ждала от него ответа. Он писал реже, чем ей хотелось бы, но когда она получала от него ответ, то его тон был таким горячим, что она была полностью вознаграждена за свои ожидания. Он всегда находил такие удивительные слова о ней, о ее красоте, о желании, которое она вызывала в нем даже на расстоянии. Он также описывал во всех подробностях свою жизнь в Межеве: «Вчера я спустился с горы Сен-Жерве… Сегодня проехал по перевалу Вери с двумя товарищами…» Она была с ним. Вдыхала чистый и холодный воздух, видела далеко внизу огоньки небольшого домика. Изгнанница, читающая вести с родины! Сладостное волнение отделяло ее от городского шума. Она даже не могла точно определить, что она любила больше: Кристиана или горы. Но потом вдруг перед ней возникала садовая решетка и ее мечта рассыпалась прахом. Городская грязь приходила на смену горному снегу. Неизменно улыбающийся мужчина встречал свою жену в доме, забитом мебелью, почти всегда покрытой чехлами.