Элизабет».
Она перечитала письмо, вложила его в конверт, надписав «Патрису». Квадрат белой бумаги четко вырисовывался на коричневом дереве стола. Было десять часов утра. В маленьком домике было чисто, тихо и солнечно. Ветка плюща свисала перед окном. Канарейки прыгали и чирикали в своей клетке. Несмотря на мольбу мужа, она еще не рассказала ему, где провела вечер накануне. Разгневанный, он покинул ее после завтрака и сел за работу в гостиной. Мази и мадам Монастье, наверное, вязали в библиотеке. Одна — пинетки, другая — детскую распашонку голубого цвета. Сейчас был подходящий момент для отъезда. Смена белья и несколько предметов туалета были уложены в небольшой чемодан из рыжей кожи. Элизабет не хотела брать с собой ничего другого. Брошка Мази и кольцо, подаренные ей при помолвке, останутся лежать в шкатулке. Она медленно огляделась в этой комнате, которую она обустроила для счастливой жизни и которая скоро, без сомнения, придет в запустение. Каждая вещь стояла на своем месте. Элизабет оставляла все в полном порядке. Этот солнечный луч на натертом до блеска паркете… У нее защемило сердце. Переступив порог, она поставила свой чемоданчик перед дверью и направилась к большому дому. Фрикетта, гулявшая в саду, бегом пересекла площадку и бросилась в ноги своей хозяйки.
— Ну-ну! — тихо успокаивала ее Элизабет.
Собака, вероятно, копала норку в саду, потому что ее нос был весь в земле. Она радовалась, глаза ее блестели, грязный язычок свисал из пасти.
— Сиди здесь! Ты слишком грязная и тебя нельзя пускать в дом, — сказала Элизабет, шагая по ступенькам подъезда.
Фрикетта села на первую ступеньку. Звуки рояля разносились по всему дому. Это была слезная жалоба, бесконечное монотонное рыдание, ритм которого Патрис отбивал ногой. Неужели это было его сочинение? Может быть, ей было бы лучше не видеться с ним? Но страдание, которое она должна была вынести из этой последней встречи, было почти необходимым для завершения ее жертвы.
Элизабет открыла дверь: мадам Монастье читала Мази газету. Напудренная, затянутая в корсет, с многочисленными цепочками на груди, старая дама боролась с дремотой. При виде Элизабет взгляд ее прояснился.
— Не беспокойтесь, — тихо сказала Элизабет. — Я еду, чтобы сделать несколько покупок в городе.
Как всегда, доверяя ей, обе дамы улыбнулись. Ей захотелось поцеловать их, но она сдержалась, едва не расплакавшись. Выслушав их советы, которые были обращены как бы к другой, оторвавшись от всего, что она разрушила, Элизабет быстро вернулась в коридор. Серые эстампы на стенах указывали ей дорогу. Вот одна дверь, вторая, вот и гостиная с бархатными занавесками бутылочного цвета. За закрытой дверью гремел рояль. Она вошла. Патрис сидел к ней спиной. Он ударял по клавишам с яростью маньяка. Ногой он нажимал на педаль до самого пола. Вдруг он перестал играть и положил руки на колени.
— Патрис! — окликнула она его.
Он повернулся на своем табурете, бросил на жену недовольный взгляд и проворчал:
— В чем дело?
— Я ухожу.
— Куда?
— Купить корм для птиц, — сказала она.
Это будет ее последняя ложь Он печально посмотрел на нее в упор. Он все еще верил ей. Несмотря ни на что, он все еще надеялся, что ей не в чем упрекнуть себя.
— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил он.
— Нет, Патрис.
Наступила такая напряженная, такая болезненная тишина, которую Элизабет не смогла бы выдержать, не упав в обморок, если бы она не знала, что приближался конец ее мучению.
— До свидания, — сказала она.
Он не ответил. Элизабет вышла из гостиной и закрыла за собой дверь, отрезая путь к человеку, который еще некоторое время останется в неведении о своем несчастье. Он снова заиграл, но на этот раз нежную, почти успокаивающую мелодию. Фрикетта ждала хозяйку у подъезда. Элизабет схватила ее в охапку и, сильно прижимая к груди, покрыла поцелуями и слезами, высказав ей этим самым все свое горе, которое вынуждена была скрывать от других.
— Фрикетта! Моя Фрикетта! Прости! — простонала она.
В ответ собака лизала ее, вздыхая и повизгивая. Не выпуская из рук свою пушистую ношу, Элизабет пересекла сад с шелестящими деревьями и веселыми лужайками. Мир преображался по мере ее продвижения. Дорожная сумка ждала ее у двери домика. Она поедет в Париж поездом, остановится в какой-нибудь гостинице, позвонит Кристиану, попросит сразу же отвезти ее в Женеву. А потом? Потом все будет черным, грязным, отвратительным. Она нагнулась, чтобы взять сумку. Фрикетта спрыгнула на землю. До ворот было не более десяти шагов. Элизабет прошла очень быстро. Она не осмеливалась обернуться. Может быть, кто-нибудь наблюдал за ней из окна большого дома! Патрис? Его мать? Мази? Старая и молодая Евлалии? Еще раз она потянулась всей своей искалеченной любовью к этому дому, где скоро никто не осмелится произнести вслух ее имени. Потом, словно испугавшись, что ее разоблачат, вернут в последний момент домой, она выбежала на улицу и закрыла железную калитку. Удар калитки отозвался в ее сердце острой болью. Все было кончено.