— Она больше не вернется, мама. Между ней и мною все кончено.
— Что?.. Мо почему?
Он не ответил.
— Почему, Патрис, маленький мой? — снова спросила она дрожащим голосом. — Это… это невозможно! Вы что, поссорились?
— Нет.
— Тогда как же объяснить…
— Она оставила мне письмо.
— И что она говорит в этом письме?
— Я не могу повторить тебе этого, мама.
— Да нет же, Патрис! Речь идет, конечно, о ребячестве! Видишь ли, я заметила, что Элизабет тяжело переносит свое положение и порой очень нервничает. Может, ты был неловок с ней, обидел ее, сам того не желая?
— Нет, мама.
— Но куда она уехала?
— Я ничего не знаю.
— Ее необходимо разыскать.
— Я больше не хочу ее видеть.
Нахмурив брови, мадам Монастье отказывалась поверить в услышанное. Голосом, в котором слышались упрек и страх, она прошептала:
— Ты больше не хочешь ее видеть?
— Да, мама.
— Но Патрис, я не понимаю тебя… Она твоя жена… Она ждет от тебя ребенка!..
Патрис бросил недокуренную сигарету в пепельницу и сказал, глядя через окно вдаль:
— Она не ждет от меня ребенка… Она думала так… Но это неправда.
— Но доктор сказал же…
— Он ошибся.
— А эта проверка, этот лабораторный анализ?
Патрис резко встал:
— Прошу тебя, мама, оставим это! Я сказал тебе, что Элизабет не ждет ребенка. Разве тебе этого недостаточно?
Мадам Монастье сжала рука на груди и простонала:
— О Господи! Вы оба потеряли голову! Возьми себя в руки, Патрис! Что произошло с моим сыном, таким нежным, таким чутким, таким уравновешенным? Я вижу, ты, вероятно, упрямишься из-за какой-нибудь глупости. Элизабет должна быть где-то рядом! Позвони ее дяде Дени. Я не удивлюсь, если узнаю, что она уехала к нему после вашей ссоры.
— Я уже сказал тебе, что никакой ссоры не было! — возразил Патрис, полный отчаяния.
— Ты действительно не хочешь позвонить ее дяде?
— Нет.
— А если это сделаю я вместо тебя?
— Ни в коем случае, мама! Ни во что не вмешивайся. Оставь Элизабет, оставь меня…
— Нет, мой мальчик, я чувствую, что ты очень сильно настроен против Элизабет и забываешь о том, как много она для нас значит. Конечно, ее уход глуп и огорчителен, но вместо того, чтобы осуждать ее так беспощадно, тебе следует догнать ее, уговорить остаться. Ведь ей всего двадцать лет! Это еще ребенок. Она бросила тебя в порыве скверного настроения. Во всяком случае, я уверена, что у нее есть на это основания.
Разгневанный, Патрис повернулся к матери. Он тяжело дышал, болезненный тик искривил нижнюю часть его лица.
— Мама, — произнес он глухим голосом. — Элизабет совсем не такая жена, какой ты ее себе представляешь. Она мне изменила.
— Что?
— Да, мама. Она мне изменила. Она сбежала с другим мужчиной!
Ошеломленная, мадам Монастье провела дрожащей рукой по лбу:
— Сбежала с… Я не могу в это поверить!
— Однако это правда.
— Какой ужас!
— Теперь ты снова будешь ее защищать? — спросил Патрис.
Мадам Монастье присела на край кровати. Растерянность делала ее глаза еще больше на поблекшем увядающем лице. Они долго сидели неподвижно, уставившись друг на друга, не произнося ни слова.
— Покажи мне ее письмо! — сказала вдруг мадам Монастье.
Патрис отрицательно покачал головой.
— Нет, мама, это письмо только для меня. Впрочем, прочитав его, ты не узнаешь большего. А теперь… предупреди Мази. Потом вернешься ко мне. Ты мне так нужна сейчас!
Она с отчаянной жалостью оглядела Патриса, хотела еще что-то сказать, но мысли ее были рассеяны, а слезы катились из глаз, мешая говорить. Наконец она встала, поцеловала сына и пробормотала:
— Мой бедный мальчик!
И, шатаясь от горя, медленно пошла к двери.
ГЛАВА XI
Патрис взял чашку кофе из рук матери. Сидя напротив него в большом кресле, Мази как всегда пила свою вербену, высоко подняв голову, держа блюдце на уровни груди. Спустя два дня после ухода Элизабет из дома, старая дама приняла скорбный вид овдовевшей королевы. Несчастье ее внука так потрясло ее, что она не могла найти для него ни слов утешения, ни совета. С общего молчаливого согласия никто в семье больше не говорил об Элизабет. Но она была в мыслях у каждого. Любое молчание было полно воспоминаниями о ней. Когда напряжение становилось слишком тяжелым, мадам Монастье произносила несколько банальных фраз, чтобы избавиться от наваждения.
— Сегодня не пришел садовник. Надо бы позвонить ему, — сказала мадам Монастье.