— У него нет телефона, — заметил Патрис.
— Правда? Какая я глупая! Тогда Евлалия могла бы зайти к нему, не правда ли, мама?
Спрошенная так неожиданно, Мази оторвалась от своих раздумий с таким выражением лица, словно она накануне провела ночь у постели усопшего.
— Да… да, конечно, — прошептала она. — Пусть она сходит предупредить его.
— Центральная аллея заросла сорняками, — продолжала мадам Монастье. — Надо бы расчистить ее, и потом я думаю, что уже пора вынести мебель в сад, потому что намечаются хорошие дни.
— Хорошие дни, — повторила задумчиво Мази, и лицо ее застыло.
Маленькие ложечки печально позвякивали в чашках. Кресло, в котором обычно сидела Элизабет, было пустым, затерянным среди других кресел. Журналы мод, купленные совсем недавно, все еще валялись на столике. Через открытое окно проникал запах влажной земли и распускающихся почек. В саду лаяла Фрикетта.
— Ох, уж эта собака! — вздохнула Мази. — Заставьте ее замолчать!
В тот самый момент в библиотеке раздался телефонный звонок. Патрис поставил чашку на стол.
— Не беспокойся, мой мальчик, — сказала мадам Монастье. — Евлалия ответит.
Через две минуты Евлалия действительно вошла в гостиную. Она тоже была в курсе случившейся драмы. Лицо ее было растерянным.
— Это из Межева, — сказала служанка. — Слышно очень плохо.
Мать и Патрис с беспокойством переглянулись. Лицо Мази сразу стало тяжелым и приняло свинцовый оттенок. Ее ложечка упала на ковер. Все подумали об одном и том же: Элизабет звонила от своих родителей.
— Сиди, — сказала сыну мадам Монастье. — Если понадобиться, я позову тебя.
Она побежала в библиотеку, схватила трубку и, задыхаясь от волнения, проговорила:
— Алло!.. Алло! Я слушаю…
Тихий, едва слышный голос раздался издалека, обрадовав ее:
— Здравствуйте, мадам Монастье… У вас все хорошо? Говорит мадам Мазалег… Не кладите трубку! Алло!? Могу я поговорить с Элизабет?
Амелия положила трубку и оперлась о стол двумя руками. Пьер, который держал наушник аппарата и слышал весь разговор, тоже положил свою. Оба смотрели друг на друга потрясенные.
— Я ничего не понимаю! — прошептал Пьер. — Они выглядели такими счастливыми, когда приезжали к нам погостить!
Лицо Амелии словно застыло. Кровь отхлынула от ее щек. Взгляд был холоден и жесток.
— Пьер! — произнесла она через некоторое время. — Наша дочь — чудовище!
— Не осуждай раньше времени, — сказал Пьер с болью в голосе. — Может быть, еще не все потеряно. Наверняка есть подробности, которых мы не знаем. Это… Это мерзость! Это так непохоже на нашу дочь!
— А у меня другое мнение, Пьер! Вспомни, сколько огорчений она доставляла нам, когда была еще ребенком.
— Какие огорчения?..
— Но Пьер… дома… в школе. Ее взбалмошность, грубость, строптивость! Она же сбежала из Сент-Коломбе, когда ей было одиннадцать лет!
— Но это же несерьезно!
— Да, Пьер! Элизабет всегда жила так, как ей подсказывал ее инстинкт. Снег, цветы, животные — все, что ей нравилось, она любила чрезмерно. Она неспособна контролировать свое поведение, неспособна устоять ни перед каким соблазном. С таким характером она была уготована для самых худших катастроф. Я никогда ей не прощу обиду, которую она нанесла Патрису! А эта бедняжка мадам Монастье! Она плакала в трубку! Такие замечательные, такие чистые люди! Разве они заслужили это?! Ах, если бы она сейчас была бы здесь, я бы выплеснула ей свое презрение прямо в лицо!
— Амелия, успокойся, дорогая, прошу тебя! — сказал Пьер умоляюще, взяв жену за руку.
Она резко вырвала руку.
— Теперь я понимаю, почему она не писала нам целых две недели! Мы должны разыскать ее, Пьер!
— Да, — ответил Пьер. — Но как?
— Сегодня вечером я поеду в Париж.
— И что это даст?
— Не знаю. Попытаюсь увидеться с Монастье.
— Примут ли они тебя?
— Буду настаивать, умолять. Мне надо знать подробности. По телефону невозможно…
— А если, пока ты будешь там, она вдруг объявиться в Межеве?
— У нее никогда не хватит смелости встретиться с нами здесь после того, что она натворила!
Пьер подумал с минуту, нахмурив лоб, потом вдруг воскликнул:
— Слушай, Амелия! У меня идея! Надо позвонить Дени. Элизабет может быть у него.
Амелия пожала плечами:
— Полно, Пьер! Подумай хорошенько! Ведь она уехала не одна! Она с мужчиной…
— Это она так написала в своем письме Патрису. Но ничто не доказывает, что это обстоит именно так. Кто бы поручился, что она не придумала эту историю просто так, в момент гнева, после ссоры?