Стараясь запомнить дорогу, она следом за Стефано повернула налево там, где лестница разделилась надвое, потом по коридору, увешанному портретами и пейзажами в тяжелых позолоченных рамах, считая двери справа и слева.
Первое препятствие позади! Это была единственная приятная мысль, посетившая Милли с самого отъезда из Англии. Стефано открыл третью дверь по правую сторону, и она, еле сдерживая возглас восхищения, вошла в комнату, в которой ей предстояло жить, очевидно, ближайшие несколько месяцев. Такой красоты она до сих пор не видела: янтарный ковер, устилающий пол, такого же цвета панели на стенах, роскошная старинная кровать под балдахином, сплошное пенное кружево, покрытое одеялом приятного темно-розового цвета. Что уж говорить о чудесном потолке, разрисованном цветами, херувимами и экзотическими птицами.
Поставив чемодан и портплед на низкий табурет в изножье кровати, Стефано произнес на ломаном английском:
— Не употреблять чемодан синьора купила для вас?
Его глаза были прикованы к старому потертому чемодану, в который Милли запихала вещи сестры, и она, поняв, что он хотел сказать, с улыбкой ответила:
— Я не хотела, чтобы он потерся, пусть остается новым.
Стефано одобрительно кивнул, а Милли поздравила себя с тем, что хорошо справляется со своей ролью. Радость длилась ровно пять секунд, за которые Стефано вышел, а она осталась напротив большого зеркала.
Глядя на себя, она в очередной раз удивилась, как это Сарачино не понял подлога. Да, черты лица такие же, но в то время как Джилли ходила и вообще держала себя с величайшей самоуверенностью, она робела и ежилась.
Поспешно расправив плечи, Милли убрала челку со своих неподкрашенных глаз. К несчастью, Джилли не оставила никакой косметики, только надетую пару раз и тут же надоевшую одежду, так что Милли пришлось обходиться своим увлажняющим кремом да розовой губной помадой, которой она, впрочем, пользовалась редко. Никаких губ, накрашенных фирменной пунцовой помадой, густо почерненных ресниц, умело покрытой тональным кремом и пудрой кожи, теней над глазами и румян.
Недаром Сарачино заметил, что она поблекла.
Но она будет очень стараться. Заставит себя действовать, ходить и говорить как сестра, иначе рано или поздно — скорее рано — все откроется. Эта мысль так ужаснула Милли, что, возвращаясь обратно в холл, она почувствовала дурноту.
Сарачино уже ждал ее и встретил ворчанием:
— Я же сказал ждать меня здесь.
Внутренне ежась, Милли выпрямилась.
Неважно, как бы ответила Джилли этому чудовищу в облике Адониса, а она, Милли, не потерпит, чтобы с ней разговаривали как с тупой побирушкой.
— Я помню. — Довольная тем, как сладко прозвучал ее голос, Милли, окончательно взяв себя в руки, спокойно добавила: — Мне нужно было в ванную. А теперь я готова принести извинения бабушке.
— Она тебе не бабушка. Не хочу, чтобы такая, как ты, употребляла это слово. — Чувственные губы презрительно скривились, длинные пальцы грубо сжали ее предплечье. — Ты будешь обращаться к ней по имени — Филомена, как обращалась всегда, а когда упоминаешь о ней в разговоре со слугами, называй ее «синьора Сарачино».
Откуда ему было догадаться, что, говоря это, он оказывает Милли большую услугу! Эта мысль грела девушку, пока итальянец почти тащил ее через покрытую причудливой резьбой дверь в просторную гостиную.
Высокие открытые окна смотрели на веранду, впуская мягкий весенний свет, игравший на зеркальных стеклах и изысканной инкрустированной мебели. Внимание Милли, однако, было приковано не к пышной обстановке, а к улыбающейся старушке в лиловых одеждах. Та сидела в троноподобном кресле, приветливо протягивая к ней руки.
— Джилли, нехорошая девочка! Убежала и даже слова не сказала! — Теплота тона и улыбка шли вразрез с содержанием этих слов. — Иди сюда, дай мне посмотреть на тебя.
Чувствуя спиной тяжелый взгляд темных глаз, Милли на ватных ногах двинулась вперед, сознавая, что стоит ей сделать что-то неправильно, и Филомена Сарачино тут же все поймет.
Хрупкие пальцы сжались на ее запястье, и Милли пронизало чувство душевной теплоты, и ей захотелось заплакать оттого, что теплота эта предназначалась не ей, а ее сестре. Джилли ничего не стоило вмиг очаровать клиентку, достаточно было шевельнуть наманикюренным пальчиком.
— Ты обрезала волосы. Зачем ты это сделала, дитя мое?